Поле Куликово
Шрифт:
Людям неродовитым, хотя бы и облечённым выборной властью, не с руки встревать в боярские дела. Думали. Наконец Клещ обронил:
– В Кремль идти надобно. Всем выборным. Спросим бояр, кто там остался, чего они мыслят. Ежели, правда, съехал Морозов, пущай нового воеводу ставят.
– Кто поставит?
– спросил бронник Рублёв.
– Я слыхал разговор боярина Олексы Дмитрича со стражей - там полное безначалие. Морозовский стремянный Баклан хозяйничает.
– Тот же Олекса - он сотский великого князя.
– Ускакал уж, поди-ка.
–
– Веди, бачка-калга!- Каримка вскочил с места.
От подворья Адама за старшинами двинулись сотни людей, жаждущих сильного слова, чьей-то воли, которая направила бы их на общее дело, способное отвести подступающую беду. В исходе Нагорной улицы, что вела от неглинского подола к Фроловской площади, дорогу шествию преградил конный обоз из Кремля. Передом ехал лёгкий крытый возок, запряжённый парой чалых, на правой лошади сидел бородач в короткополом зипуне с ременным бичом в руке и обнажённой секирой за кушаком. Нагружённые телеги сопровождались вооружёнными слугами.
– Дорогу, православные!
– покрикивал детинушка, направляя возок в середину толпы. Она подавалась в стороны, пока не раздался чей-то выкрик:
– Ишшо один вор в Тверь побежал!
– Али в Торжок - мошну набивать!
Толпа стала смыкаться, несколько рук вцепилось в поводья, лошади, храпя, попятились.
– Эй, не балуйтя, православные!
– закричал возница.
– Боярин Томила - строг.
– Июда - твой боярин, государев изменник!
– Слазь, душа холопска, аль поворачивай - воевода рассудит.
– Очумели, дурачьё? Прочь с дороги!
– Возница свистнул свинцованным бичом, один удар которого насмерть зашибает волка и перебивает хребёт оленю, но толпа не шатнулась.
– Ну-ка, тронь, морда холопска!
Откинулась кожаная заслонка возка, явилась бобровая шапка, потом - лицо с закрученными усами и клиновидной бородкой. Резанул крик:
– С дороги, пиянь, гуляи нечистые! Чего глаза пучишь?
– накинулся боярин на возницу.
– Бей!
Бич, свистя, стал описывать круг за кругом, размётывая толпу.
– Бунтовщики! Тати!
– орал боярин.
– Бей их!
Слуги на телегах стали обнажать оружие, как с визгом из толпы метнулся Каримка, и наездник, уронив секиру, вверх тормашками полетел с коня. Вопли боярина заглушил рёв толпы:
– Бе-ей!.. Круши боярских собак!
Засвистели каменья и дреколье, в руках ополченцев взметнулись булавы и мечи, боярские слуги, бросая оружие, посыпались под телеги. Каримка сидел верхом на вознице, молотя его кулаком, возок опрокинулся, бились лошади в постромках, десятки рук, мешая друг другу, пытались вытащить боярина на свет, дорваться до его одежды, волос и горла. Он отбивался и хрипел:
– Тати!.. Я государю... В батоги!
Наконец его выдернули из повозки, простоволосого, в растерзанном кафтане. Тараща глаза, он пытался оторвать от себя чужие руки.
– Братья! Православные!
– Адам, стоя на телеге, старался перекричать толпу.
– Остановитесь,
На Адама стали оборачиваться, рёв затихал и смолкали удары кулаков. Адам смотрел сверху в бородатые и безусые лица, в озлобленные глаза, и ему сжимало горло от переполнявшего душу гнева, жалости, любви, от желания вразумить, удержать этих людей от того, в чём они станут раскаиваться.
– Што творите вы, братья? Кого радуете, избивая друг друга? Только хана Орды, только врагов, желающих нам погибели, обрадуете вы этим смертоубийством...
Толпа дышала в лицо Адаму, жгла сотнями глаз, словно вопрошала: кто ты - таков, человек, осмелившийся прервать справедливый суд? Каримка и возница поднялись с земли, бородач в сердцах хватил татарина по шее, Каримка кагакнул и нагнулся за шапкой. В толпе засмеялись. Побитый Томила, кажется, лишь теперь начал понимать, какую грозу навлёк на себя, дрожащими руками оглаживал растрёпанную бородку, ощупывал грудь, бока, уверяясь, что цел. Его лицо при этом морщилось и дрожало - какая иная обида может быть горше: чернью побит, вывалян в пыли и конском навозе!
– Боярин Томила!
– сказал Адам.
– Прости ты нас - ведь сам же вызвал эту бучу! Народ - не водовозная кляча, его бичом не устрашишь и не погонишь!
– Верно, Адамушка!
– Хорошо говоришь, старшина!
– И вы, мужики, простите боярина Томилу. Он - тож смертный человек, вон и руда красная на усах, и шишка на лбу вскочила, как у меня случается в потасовках. Да и у вас, мужики, поди-ка, не голубые сопли текут от кулачной потехи?
Смех заходил по толпе, боярин кривился, отирая полой окровавленное лицо.
– Понять нам тебя, боярин, просто. Человек ты - родовитый, гневливый, да и удалой - вон гривна серебряная на шее, её, небось, не каждому вешают. И не первый ты побежал из Кремля. Душой, поди-ка, извёлся, на трусов глядючи. И выехал ты не в себе нынче, узнав, што пропал воевода, дрожал от гнева, а тут тебе дорогу заступили - вот и потерял ум, с бичом на народ попёр. Оставайся ты лучше в Москве, боярин, начальствуй над нами - тысяцким поставим тебя.
– Я от государя сотским поставлен, и с меня - довольно того!
– крикнул Томила.
– Будь сотским, нам всё едино - только начальствуй.
– Хто вы - такие?
– боярина затрясло.
– Вам ли, бунтовщикам, ставить начальных бояр? Князья ушли, воевода скрылся, лучшие люди разбежались, а вы хотите город спасти? Не воеводу вам - атамана выбрать надо, опустошить город, да и разбежаться!
– А и выберем атамана!
– раздалось из толпы.
– Не всё вам, родовитым, жировать.
– Эх, боярин!
– сказал Адам.
– Это тебе - везде хорошо, именитому да с казной. А им-то разбегаться куда - безродным, безлошадным, безденежным? Государь, уходя, вам, боярам, вручил нас - так приказывайте: горы своротим. А побегут все - этак до студёного моря можно докатиться, у кого сил хватит. И што тогда? В море топиться?