Поле Куликово
Шрифт:
– Не смей учить меня, дерзкий!
– Киприан стукнул посохом.
– Святительское ли дело заниматься ратным устроением? Ты свово государя спроси: почто он бежал? Где - его брат, столь прославленный во бранях? Где - иные наперсники, втравившие в эту войну? Почто он не оставил нам доброго воеводы? На кого кинул стольный град - на чернецов, на жёнок да на простолюдинов? Недорого, знать, он ценит Москву и наши головы!
– Святой владыка! Аль неведомо тебе, зачем ушёл Дмитрий Иванович? Кабы выдавал он Белокаменную хану, разве оставил бы в ней княгиню с детьми? В Москве - тысячи
– Вот и сыщите себе воеводу. У меня же - не одна Москва на плечах. Я есмь всея Руси митрополит, и неча мне делать там, где светской власти не осталось. Не смерти боюсь, но бесчестия православию. Не хватало ещё, чтобы митрополита Киприана татары увели на цепи в Сарай и там приковали да именем бы моим смущали христианство. А княгиню с чадами я вывезу. Не место белой голубице середь воронья.
У Олексы потемнело в глазах. Это что же такое - владыка церкви уже обрёк Москву на гибель? И кого он обозвал вороньём - не тех ли простолюдинов, о судьбе которых плакался?
– Беги, отче, скорее, да знай: на Руси тот не найдёт чести, кто собой дорожит больше, чем Родиной!
Олекса повернулся и пошёл в ворота. Киприана затрясло. Ни один князь не смел бы так надерзить святителю, как этот молодой охальник.
– Еретик! Бес!
– Вели, святой владыка, повяжем его да засадим в подвал, - предложил начальник митрополичьей дружины.
– Бог накажет.
– Киприан перекрестился, вспомнив, что он - священник, а не игрок в зернь, сводящий счёты с соперником.
– Прости, Господи, его неразумные речи.
В городе звонил колокол, но распалённый Олекса не слышал его. Он спешил к терему князя Владимира - вдруг да застанет там кого из бояр? Ворота были заперты, он сунул руку в отверстие, повернул деревянный ключ и вошёл на пустое подворье. Стук подкованных каблуков отдался в тишине гостевой залы. Олекса остановился перед картиной на стене, озарённой солнцем, льющимся в отворённые окна. Он даже не слышал шагов на лестнице, ведущей из залы в верхние покои терема.
– Ой, кто - тут у нас?
Воин вздрогнул и оборотился на женский голос. В проёме двери стояла девушка в полотняной домашней рубахе до пят, перетянутой голубым пояском. Корона косы обвивала её голову, большие серые глаза смотрели на гостя с любопытством и тревогой.
– Ты - кто?
– спросил Олекса.
– Анюта, - девица улыбнулась.
– Что же ты делаешь здесь, Анюта?
– Как что? Я здесь живу. При княгине Олёне.
– Разве княгиня дома?
– Кабы так! В отъезде она, ждём - не дождёмся. А ты у великого князя служишь? Я видала тебя с издалька.
– Ишь глазастая! Почему ж я тебя не видал досель?
– Мы - не боярыни, чего нас разглядывать?
– Так ты што, одна осталась?
– Да нет. Шестеро нас, сенных девушек, оставлено за домом присматривать. Кружева вяжем для госпожи, прядём - делать-то больше неча, все съехали. Лишь три старых дядьки при нас.
"Они кружева вяжут!" - чувство вины захватывало Олексу.
– А татары подступят, осада начнётся?
В глазах девицы мелькнул испуг и растаял.
– Пригодимся.
– Да ты, милая Анюта, - храбрее иных бояр, - сказав, он подумал, что её храбрость от неведения близкой беды.
– А ты, небось, от воеводы за ключами - дак вон они.
На столе посреди залы лежала связка ключей, так и не понадобившаяся Морозову.
– Ключи ни к чему мне - я к государю спешу. Может, тебя с собой взять, а? На седле увезу.
– Што ты, боярин, как можно съехать? И мои подруги - тут.
Олекса улыбнулся:
– Тогда прощай, храбрая Анюта, - у порога задержался, обернулся к ней и сказал, удивляясь словам.
– Жди меня, Анюта. Доложу князю о разведке - ворочусь. Хоть сквозь целую Орду пробьюсь, а тебя сыщу.
Сбегая с крыльца, он продолжал видеть изумление в её глазах и вспыхнувшие румянцем щёки. Однако тут же забыл о девушке, поражённый гулом человеческих голосов: от Фроловских ворот, захлёстывая улицы и площади детинца, валили толпы народа.
IV
Не знал Олекса, что его стычка со стражниками подольёт масла в огонь, который начал разгораться ещё с утра, когда пошли разговоры о том, что бояре и богатые гости, оставленные начальствовать, покидают Москву. Возможно, эти толки послужили бы сигналом общего бегства, но куда податься бедному посадскому, у которого ни лошади, ни полушки за душой и куча ребятни? А таких в Москве - полный Великий Посад да Заречье с Загорьем.
К старшине Кузнецкой слободки Савелию Клещу с заутрени нагрянули ополченцы, сдавшие ночную стражу.
– Ты, старшина, квасы попиваешь, а лучшие-то люди бегут вон из города. Я чаю, за одну ночь Кремль уполовинился народишком, ежли не опустел. Кто станет боронить Москву без бояр-то?
– Пропадать нам тут всем в безначалии! Князь бросил, теперича и бояре бросают.
– Што им - наши головушки? Пожитки бы спасти, а чёрных людей оне себе завсегда сыщут.
Костистое лицо Клеща помрачнело.
– Вы, православные, чем буянить зря, ступайте за посадскими старшинами. Пущай сходятся на подворье Адама-суконника.
К подворью Адама уже привалила толпа. Многие ополченцы в бронях и с оружием. Адам пригласил выборных в дом. Кроме него и Клеща были здесь старшины от бронников, от оружейной сотни, от плотницкой и гончарной улиц, от кричников и красильщиков. Кожевенную слободку представлял Каримка. Минувшей весной бывший дружинник повздорил на Арбате с важным казанским гостем, который постоянно торговал в Москве. Когда тот обозвал Каримку выродком, разъярённый богатырь учинил обидчику осаду в его доме, разогнав челядинов, а потом снял обитые узорной медью ворота, отнёс их на постоялый двор и там пропил с гуляками. Купеческий Арбат потешался над казанцем, но тот нажаловался окольничему, и Каримку удалили из дружины, велев заплатить стоимость ворот. Кожевники, обрадованные возвращением старого товарища в их сотню, избрали его своим старшиной.