Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Эти звуки, эти псни проникли до глубины души Нурредина. Въ первый разъ испыталъ онъ, что такое восторгъ. Какъ будто сердце его, дотол нмое, пораженное голосомъ звзды своей, вдругъ обрло и слухъ и языкъ; такъ, какъ звонкій металлъ, въ первый разъ вынесенный на свтъ рукою искусства, при встрч съ другимъ металломъ, потрясается до глубины своего состава и звенитъ ему звукомъ отвтнымъ. Жадно вслушиваясь въ окружающую его музыку, Нуррединъ не могъ различить, что изнутри его сердца, что извн ему слышится.
Вотъ прикатившееся солнце заслонило собою весь круглый сводъ своего неба; все горло сіяніемъ; воздухъ сталъ жарокъ, и душенъ, и ослпителенъ; музыка превратилась
Здсь все было странно и невидано: горы, насыпанныя изъ граненыхъ брилліантовъ; огромные утесы изъ чистаго серебра, украшенные самородными рельефами, изящными статуями, правильными колоннами, выросшими изъ золота и мрамора. Тамъ ослпительныя бесдки изъ разноцвтныхъ кристалловъ. Тамъ роща, — и прохладная тнь ея исполнена самаго нжнаго, самаго упоительнаго благоуханія. Тамъ бьетъ фонтанъ виномъ кипучимъ и яркимъ. Тамъ свтлая рка тихо плескается о зеленые берега свои; но въ этомъ плесканьи, въ этомъ говор волнъ есть что-то разумное, что-то понятное безъ словъ, какой-то мудреный разсказъ о несбыточномъ, но бываломъ, какая-то сказка волшебная и заманчивая. Вмсто втра здсь вяла музыка; вмсто солнца здсь свтилъ самъ воздухъ. Вмсто облаковъ летали прозрачные образы боговъ и людей; какъ будто снятые волшебнымъ жезломъ съ картины какого нибудь великаго мастера, они, легкіе, вздымались до неба и, плавая въ стройныхъ движеніяхъ, купались въ воздух.
Долго Сирійскій царь ходилъ въ сладкомъ раздумьи по новому міру, и ни взоръ его, ни слухъ ни на минуту не отдыхали отъ безпрестаннаго упоенія. Но посреди окружавшихъ его прелестей невольно въ душу его тснилась мысль другая: онъ со вздохомъ вспоминалъ о той музык, которую приближаясь издавала звзда его; онъ полюбилъ эту музыку такъ, какъ будто она была не голосъ, а живое созданіе, существо съ душою и съ образомъ; тоска по ней мшалась въ каждое его чувство, и услышать снова т чарующіе звуки стало теперь его единственнымъ, болзненнымъ желаніемъ.
Между тмъ въ глубин зеленаго лса открылся передъ нимъ блестящій дворецъ, чудесно слитый изъ остановленнаго дыма. Дворецъ, казалось, струился и волновался, и переливался, и не смотря на то, стоялъ неподвижно и твердо въ одномъ положеніи. Прозрачныя колонны жемчужнаго цвта были увиты свтлыми гирляндами изъ розовыхъ облаковъ. Дымчатый портикъ возвышался стройно и радужно, красуясь граціей самыхъ строгихъ пропорцій; огромный сводъ казался круглымъ каскадомъ, который падалъ во вс стороны свтлою дугою, безъ рки и безъ брызговъ: все во дворц было живо, все играло, и весь онъ казался летучимъ облакомъ, а между тмъ это облако сохраняло постоянно свои строгія формы. Крпко забилось сердце Нуррединово, когда онъ приблизился ко дворцу: предчувствіе какого-то неиспытаннаго счастія занимало духъ и томило грудь его. Вдругъ растворились легкія двери, и въ одежд изъ солнечныхъ лучей, въ внц изъ яркихъ звздъ, опоясанная радугой, вышла двица.
„Это она!” воскликнулъ Сирійскій царь. Нуррединъ узналъ ее. Правда, подъ туманнымъ покрываломъ не видно было ея лица; но по гибкому ея стану, по ея граціознымъ движеніямъ и стройной поступи, разв слпой одинъ могъ бы не узнать на его мст, что эта двица была та самая Музыка Солнца, которая такъ плнила его
Едва увидла двица Сирійскаго царя, какъ въ ту же минуту обратилась къ нему спиною и, какъ бы испугавшись, пустилась бжать вдоль широкой аллеи, усыпанной мелкимъ, серебрянымъ пескомъ. Царь за нею.
Чмъ ближе онъ къ ней, тмъ шибче бжитъ двица, и тмъ боле царь ускоряетъ свой бгъ.
Грація во всхъ ея движеніяхъ; волосы развялись по плечамъ; быстрыя ножки едва оставляютъ на серебряномъ песку свои узкіе, стройные слды; но вотъ ужъ царь не далеко отъ нея; вотъ онъ настигъ ее, хочетъ обхватить ея стройный станъ, — она мимо, быстро, быстро... какъ будто Грація обратилась въ Молнію; легко, красиво... какъ будто Молнія обернулась въ Грацію.
Двица исчезла; царь остался одинъ, усталый, недовольный. Напрасно искалъ онъ ее во дворц и по садамъ: нигд не было и слдовъ двицы. Вдругъ изъ-за куста ему повяло музыкой, какъ будто вопросъ: за чмъ пришелъ ты сюда? —
„Клянусь красотою здшняго міра, — отвчалъ Нуррединъ — что я не съ тмъ пришелъ сюда, чтобы вредить теб, и не сдлаю ничего противнаго твоей вол, прекрасная двица, если только выйдешь ко мн и хотя на минуту откроешь лицо свое.”
„Какъ пришелъ ты сюда?” — повяла ему таже музыка. Нуррединъ разсказалъ, какимъ образомъ достался ему перстень, и едва онъ кончилъ, какъ вдругъ изъ тнистой бесдки показалась ему таже двица; и въ то же самое мгновеніе царь очнулся въ своей палатк.
Перстень былъ на его рук, и передъ нимъ стоялъ ханъ Арбазъ, храбрйшій изъ его полководцевъ и умнйшій изъ его совтниковъ. „Государь! — сказалъ онъ Нурредину — покуда ты спалъ, непріятель ворвался въ нашъ станъ. Никто изъ придворныхъ не смлъ разбудить тебя; но я дерзнулъ прервать твой сонъ, боясь, чтобы безъ твоего присутствія побда не была сомнительна.”
Суровый, разгнванный взоръ былъ отвтомъ министру; нехотя опоясалъ Нуррединъ свой мечъ, и тихими шагами вышелъ изъ ставки.
Битва кончилась. — Китайскія войска снова заперлись въ стнахъ своихъ; Нуррединъ, возвратясь въ свою палатку, снова заглядлся на перстень. Опять звзда, опять солнце и музыка, и новый міръ, и облачный дворецъ, и двица. Теперь она была съ нимъ смле, хотя не хотла еще поднять своего покрывала.
Китайцы сдлали новую вылазку. Сирійцы опять отразили ихъ; но Нуррединъ потерялъ лучшую часть своего войска, которому въ битв уже не много помогала его рука, бывало неодолимая. Часто въ пылу сраженія Сирійскій царь задумывался о своемъ перстн, и посреди боя оставался равнодушнымъ его зрителемъ, и бывши зрителемъ, казалось, видлъ что-то другое.
Такъ прошло нсколько дней. Наконецъ, царю Сирійскому наскучила тревога боеваго стана. Каждая минута, проведенная не внутри опала, была ему невыносима. Онъ забылъ и славу, и клятву: первый послалъ Оригеллу предложеніе о мир, и, заключивъ его на постыдныхъ условіяхъ, возвратился въ Дамаскъ; поручилъ визирямъ правленіе царства, заперся въ своемъ чертог, и подъ смертною казнію запретилъ своимъ царедворцамъ входить въ царскіе покои безъ особеннаго повелнія.
Почти все время проводилъ Нуррединъ на звзд, близь двицы; но до сихъ поръ еще не видалъ онъ ея лица. Однажды, тронутая его просьбами, она согласилась поднять покрывало; и той красоты, которая явилась тогда передъ его взорами, невозможно выговорить словами, даже магическими, — и того чувства, которое овладло имъ при ея взгляд, невозможно вообразить даже и во сн. Если въ эту минуту Сирійскій царь не лишился жизни, то конечно не отъ того, чтобы люди не умирали отъ восторга, а вроятно потому только, что на той звзд не было смерти.