Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Черты лица ея, тонкія, благородныя, правильныя, казались прозрачными: такъ чисто и явственно выражались сквозь нихъ ея музыкальныя, веселыя, фантастическія движенія души.
Она могла бы напомнить Магдалину Кановы, если бы Магдалину кающуюся можно было вообразить веселою и смющеюся.
Мужчина, который велъ ее подъ руку, казался между пятидесятью и шестидесятыо лтъ. Онъ былъ одтъ просто, но не безъ щеголеватости.
Вообще и онъ и она были явленіе необыкновенное на Тверскомъ бульвар. Но замчательне всего было въ нихъ именно то, чт`o всего меньше могло быть замчено: они прошли посреди гуляющихъ, не обративъ на себя почти ни чьего вниманія, и Вронскому не легко было узнать кто они, потому, что никто не понималъ, о комъ онъ говоритъ. Наконецъ, однако нашелся одинъ старый отставной генералъ, который могъ дать ему объ нихъ нкоторое понятіе.
„Теперь я знаю, о комъ вы говорите,” — сказалъ онъ Вронскому, посл многихъ неудачныхъ догадокъ. „Человкъ пожилой съ молодою
Генералъ, который разсуждалъ такимъ образомъ, принадлежалъ къ числу тхъ людей въ Москв, которые сами отличаются и невжествомъ, и глупостью, и особенно какою-то непонятною тяжестію пустоты, но за то составляютъ другимъ репутацію образованности, ума и любезности. — Странная Москва! Но и эта странность иметъ свой смыслъ; и для нея можно найти достаточную причину; и она даже даетъ надежды на будущее, надежды, которыя рождаются не изъ прямаго дйствія обстоятельствъ, но рикошетомъ, какъ ядро, которымъ на вод стрляютъ ниже, чтобы оно отскочило выше.
ГЛАВА II.
Я надюсь, что читатели изъ словъ генерала не станутъ еще заключать объ Вельскомъ. Правда, онъ имлъ нкоторыя особенности; но изъ этого еще не слдуетъ, чтобы онъ былъ ужаснымъ чудакомъ. Англоманомъ же назвалъ его генералъ въ томъ смысл, въ какомъ Русскіе купцы продаютъ Нмецкое шампанское.
Вельскій имлъ много привычекъ не-Московскихъ и вообще любилъ создавать себ образъ жизни самъ, тогда только слдуя принятымъ обычаямъ, когда они совпадались съ его мыслями. Не смотря на древность своего дворянства, привычки жизни своей составилъ онъ себ по образцу средняго сословія образованной Европы, перенимая иное у Англичанъ, другое у Нмцевъ, иное у Французовъ, не пренебрегая впрочемъ и Русскаго, когда оно не мшало его вкусамъ и входило въ тотъ смыслъ, который онъ старался дать своей жизни. Къ его крыльцу, вмсто швейцара, былъ придланъ колокольчикъ. Вмсто стаи лакеевъ, имлъ онъ самую не многочисленную прислугу, и ту вольную. Въ комнатахъ его не было ничего лишняго, но все нужное, все удобное. Мебели отличались роскошью изящества, покоя и чистоты, а не золота. На стол его всегда лежала послдняя иностранная газета и нсколько литературныхъ журналовъ. Въ кабинет его были вс замчательныя новости наукъ и словесностей. Кухня его была Русская, то есть, не древне-Русская, не множество блюдъ безъ конца и безъ вкуса, но Русская новая, эклектически-Европейская, то есть, такая, какимъ со временемъ должно быть Русское просвщеніе. Маленькую карету его возили дв лошади и почти всегда безъ лакея. Щеголеватость его платья замчали не многіе, — такъ оно было просто и однообразно. Вообще опрятность, покой, вкусъ, простота и Англійское удобство были отличительнымъ характеромъ всхъ его роскошей.
Воспитанная посреди такихъ привычекъ, подъ надзоромъ отца умнаго и просвщеннаго, проведя пять лтъ въ чужихъ краяхъ, въ кругу самыхъ отборныхъ обществъ, въ атмосфер изящныхъ искусствъ и умственной аристократіи; одаренная самыми счастливыми способностями и красотою не общею, — Софья Вельская, семнадцати лтъ, была бы одною изъ замчательныхъ двушекъ въ самыхъ образованныхъ земляхъ, а тмъ больше въ Россіи. Не смотря на то, однако, она въ Москв не понравилась сначала. И въ самомъ дл, между нею и большинствомъ Московскихъ дамъ было не много общаго. Что занимало ее, не занимало ихъ; а ихъ разговоры были ей не по сердцу. Важное для нихъ, казалось ей неважнымъ; а любопытное для нея, заставляло ихъ звать. Она не могла смяться, когда другія смялись, и, бдная, смялась почти всегда одна. Она не вертла фразъ, не искала сентенцій, говорила просто, какъ думала, и только то, что думала, — и потому прослыла ограниченною. Она слушала, когда ей говорили, и не могла говорить, когда ее не слушали или не понимали, — и потому прослыла странною. Не находя людей по сердцу, она молчала сколько могла, — и потому прослыла гордою. Поведенія своего она не разсчитывала на эффектъ, — и потому прослыла вмст и сентиментальною и холодною. Она не восхищалась любезностями Московскихъ кавалеровъ, — и потому прослыла пустою. Она невольно скучала посреди несходныхъ съ нею обществъ, и потому прослыла скучною.
Къ этому еще надобно прибавить, что Софья была застнчива.
Островъ.
(Недоконченная повсть).
(1838).
ГЛАВА I.
На Средиземномъ мор, между острововъ, окружающихъ Грецію, давно уже извстна мореходцамъ одна скала, уединенно возвышающаяся посреди моря.
Эта скала замчательна мореплавателямъ особенно потому, что она служитъ для нихъ спасительнымъ предостереженіемъ отъ опасныхъ подводныхъ камней и совершенно непроходимой
И не одни большія суда, даже мелкія лодки рыбаковъ, иногда занесенныя бурею отъ ближнихъ острововъ въ сосдство опасной скалы, всегда погибали тамъ безъ возврата, застрявая въ вязкомъ песку или разбиваясь объ острые камни, такъ что ни одинъ, вроятно, живой человкъ не приближался къ подошв неприступнаго утеса, — а вершина его была знакома только хищнымъ птицамъ, которыя прилетали туда съдать свою добычу.
Но достигнуть до скалы людямъ было не только невозможно, но и не нужно, и даже не любопытно. Она не представляла ничего, кром голаго, безплоднаго камня, впрочемъ довольно живописно исковерканнаго, и въ нкоторыхъ мстахъ орошеннаго гремящими, дробящимися потоками, вытекавшими, вроятно, изъ средины самой скалы.
Но для чего же природа образовала это безполезное явленіе? Или нужно человку, на всхъ дорогахъ земли и моря, на всхъ путяхъ жизни и мышленія, встрчать безпрестанныя затрудненія и опасности, чтобы не заснуть прежде ночлега въ разслабляющей душу безпечности?
Въ ту ночь, когда въ Греціи случилось извстное землетрясеніе, отъ котораго многіе города уничтожились, многія горы измнили свой видъ, рки — теченіе, и особенно потерпли острова, а на сверъ отъ Кандіи, около Санторино, даже явился на свтъ новый, небывалый островокъ, тогда — кажется, это было въ 1573 году — и въ каменной скал произошло нкоторое измненіе. Мель вокругъ нея распространилась еще боле; самъ утесъ еще выросъ изъ моря и много расширился въ своемъ объем.
Посл того, лтъ черезъ тридцать, два Греческіе монаха, занимаясь рыбною ловлею, въ тихую погоду, на легкой плоскодонной лодочк, плавали около береговъ Анатоліи. Утро было ясное; море, какъ зеленое стекло, лежало недвижимо; рыба играла на поверхности воды, и они, преслдуя ея движенія, мало по малу удалились отъ берега. Но неожиданно поднялся втеръ, и сила волненія увлекла ихъ еще дале въ море. Видя опасность, они начали прилежно работать веслами; но буря увеличивалась; земля исчезла изъ виду; лодочка ихъ, прыгая по волнамъ, уносилась все дале. Воздухъ сталъ теменъ отъ тучъ; вокругъ не было ничего, кром разорваннаго моря, которое, казалось, за каждою волною раскрывается до самаго дна. Страхъ, ужасъ и холодъ проникали ихъ до самыхъ костей. Но скоро они почувствовали, что продолжать доле споръ свой съ бурею было бы имъ и безполезно, и невозможно. Сберегая силы на всякій случай, они сложили весла въ лодку и отдались на волю Божію.
Между тмъ, успли они принять другъ отъ друга исповдь, получили разршеніе, обнялись, и тихимъ, но согласнымъ голосомъ запли псалмы, глядя, уже почти равнодушно, на свою безпрестанно раскрывающуюся могилу.
Долго легкая лодочка носилась съ пньемъ по ревущему морю, увлекаясь то въ ту, то въ другую сторону.
Наконецъ, сквозь тучи проглянуло солнце; потомъ скоро все небо очистилось, втеръ утихъ, и только одно раскачавшееся море не переставало еще волноваться.
Сами не вря безвредности своего долгаго плаванія, они начали уже надяться на спасеніе; но надежда ихъ скоро изчезла, когда, осматриваясь вокругъ себя, они замтили, что находятся далеко отъ земли, и прямо въ виду той опасной скалы, которая, какъ имъ было извстно, со всхъ сторонъ окружена мелью и камнями, и куда неодолимо стремило ихъ морское волненіе. Въ средин моря еще была имъ возможность случайно наплыть на островъ или встртить корабль. Здсь не было и этой надежды; они неслись на скалу и уже видимо плавали надъ самою мелью. Но вотъ другое удивленіе: между желтаго песку, едва покрытаго водою, показалось темное углубленіе, какъ бы тропинка для лодки посреди непроходимаго моря. Снова взялись они за весла, стараясь удержаться на этой узкой полоск, которая своимъ темнымъ цвтомъ ясно отличалась отъ окружающей равнины. Мало по малу морская тропинка привела ихъ къ самой подошв скалы, — они спасены.
Между тмъ день склонялся къ вечеру. Море успокоилось. Но возвращаться уже было поздно. Они ршились встащить лодку на камни и, взойдя на скалу, дожидаться тамъ до слдующаго утра.
По неровнымъ уступамъ огромныхъ, разбитыхъ камней, кое-какъ взобрались они на верхъ утеса: но тамъ нашли они зрлище неожиданное.
Скала, казавшаяся безплоднымъ камнемъ, въ самомъ дл была цвтущій, плодоносный островъ. Голые кремни, которые окружали его со всхъ сторонъ, составляли только высокую ограду, внутри которой, въ таинственномъ углубленіи, скрывалась пространная, зеленая равнина, усянная живописными пригорками, перерзанная живыми потоками, густыми и разнообразными перелсками. Высокіе кедры не достигали, однако же, до вершины ограды. Лса лавровые и финиковые мшались съ оливковыми и лимонными деревьями, осыпанными плодами, съ апельсинами и персиками, съ орховыми рощами, съ миртовыми кустами и виноградными лозами, вокругъ нихъ обвивающимися. Невыразимое чувство овладло спасенными спутниками посреди этой роскошной природы. Молча стали они на колни и долго не могли найти голоса для словъ, смотря на свтлый востокъ, озаренный заходящимъ солнцемъ.