Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

„Нтъ! не могу я больше выносить это мучительное состояніе! Во что бы то ни стало, переплыву я это зеленое море, отыщу тамъ земли невиданныя, но давно знакомыя, брошусь въ объятья ихъ бурной жизни, утону въ ихъ отрадныхъ волненіяхъ!”

„Жаль мн тебя, добрый отецъ мой! Много надеждъ положилъ ты на сына своего! Жаль тебя, бдная мать! Все твое счастье во мн! Перенесешь ли ты тяжелую разлуку? И ты, прекрасная Елена... которую они готовили мн въ подруги счастія... за чмъ открыла ты невинное сердце безвременнымъ внушеніямъ? Что будетъ съ тобою?”

„Милыя, дорогія сердцу созданія! Душа разрывается при мысли объ васъ. За чмъ судьба поставила мое сердце въ это несносное противорчіе?”

Самъ

не знаю, что во мн длается; я не властенъ надъ моими чувствами, не властенъ боле надъ поступками; чужая сила влечетъ меня неодолимо, можетъ быть на погибель: будь, что будетъ!”

„Кто это пробирается между миртами? Сквозь темную зелень блеснуло блое покрывало. Это ты, Елена? Пойди ко мн, милая сестра моя; скажи мн слово утшенія изъ тихой души твоей. Безпокойныя мысли встревожили меня”.

„Не въ первый разъ замчаю я, милый брать, — сказала Елена, — что какое-то скрытое горе лежитъ у тебя на сердц. Давно собиралась я просить тебя, чтобы ты раздлилъ его со мною. Только страхъ меня удерживалъ, чтобы словами дружбы еще больше не растревожить твоей непонятной тоски. Теперь, благодарю тебя! теперь я счастлива, что ты самъ ищешь моего участія”.

„Елена! Посмотри туда, на край неба: видишь ты эти далекія, чуть замтныя облака? Знаешь ли, что значатъ эти облака?”

— „Знаю: это горы”. —

„Да, Елена! это горы Греціи! Знаешь ты, что тамъ живутъ люди?”

— „Могу ли я не знать этого! Они убили моего отца!” —

„Убили отца! Не вс были убійцы. Тамъ были и друзья отца твоего, съ кмъ онъ жилъ вмст, длилъ радость и горе, заботы и опасности, съ кмъ вмст готовилъ надежды къ избавленію христіанъ, вмст думалъ дйствовать, понимаешь ты? дйствоватъ!”...

— „Твой отецъ былъ ему лучшимъ другомъ”. —

„Елена! тамъ жизнь другая. Тамъ все кипитъ, тамъ все ярко, все живо. Тамъ день не похожъ на другой. Тамъ есть опасность, есть и надежда. Тамъ впереди жизни — неизвстное; сзади — воспоминаніе. Тамъ жизнь не машина, напередъ разсчитанная. Елена! Не уже ли ни во сн, ни въ мечтахъ теб никогда не хотлось туда!”

„Братъ мой! Тамъ зарзана моя мать. Тамъ погибли мои родные. Здсь твоя семья окружила меня любовью и счастьемъ. Могу ли я понять это желаніе? Братъ мой, другъ мой! Оставь свои далекія мысли. Возврати твою прекрасную душу на этотъ счастливый островъ, въ тихій кругъ твоей семьи, также счастливой прежде! Посмотри, какъ твоя черная задумчивость убиваетъ твоего прекраснаго отца. Давно ужъ онъ лишился своего свтлаго спокойствія, глядя на твою тоску. А мать твоя, всякій разъ, когда ты уйдешь на этотъ берегъ, она не осушаетъ глазъ своихъ. Смотри, какъ горько они измнились оба въ это тяжелое время. Братъ милый! Сжалься надъ нами!” —

Много еще сердечныхъ словъ и дружескихъ убжденій нашла Елена въ душ своей, уговаривая его возвратиться къ прежней, спокойной жизни. Но, наконецъ, она замолчала, замтивъ, что онъ уже давно ея не слушаетъ. Тогда на лиц ея выразилась живая, глубокая скорбь, — скорбь дружбы, теряющей друга, тоска любви, нераздленной и презрнной. Неподвижно устремились на него ея большіе, черные глаза; но въ нихъ не было слезъ; они сверкали тмъ сухимъ блескомъ страданія, который является во взорахъ человка при послдней судорог сердца, когда или жизнь отходитъ, или счастье жизни гибнетъ навки.

Между тмъ онъ стоялъ задумавшись, смотря на далекія горы Греціи.

Но въ этотъ день совершилось важное событіе въ дом Палеологовъ.

Давно уже замтили они задумчивость, тоску и, наконецъ, совершенное уныніе своего сына. Не трудно было имъ узнать причину его страданія. Само собою разумется, что они употребили вс средства къ его излченію. Увщанія,

совты, прямые и косвенные разговоры, всякаго рода убжденія, приведены были въ дйствіе; но все безъ успха. Непонятная страсть его только увеличивалась и особенно развилась въ это послднее время. Наконецъ, убдившись, что вс старанія ихъ безполезны, что для него уже невозможно счастіе въ тихомъ, семейномъ кругу, по крайней мр прежде, чмъ онъ насытитъ свое болзненное любопытство, Палеологъ ршился самъ помогать ему. Уже нсколько разъ въ собраніяхъ народныхъ, тайно отъ самого Александра, просилъ онъ ихъ общество позволить ему отправиться въ другія земли. Общество не соглашалось, полагая, и не безъ основанія, что страстное любопытство молодаго человка не ст`oитъ опасности цлаго острова, могущаго погибнуть отъ одной его неосторожности, отъ одного необдуманнаго слова. Но неотступныя просьбы Палеолога, его ручательства и, наконецъ, его клятвы за сына, поколебали твердость его друзей. Они начали склоняться, хотя съ неудовольствіемъ, на отправленіе Александра, и въ этотъ день назначили быть послднему собранію, чтобы положить окончательное ршеніе этого дла.

Олимпіада Палеологъ раздляла мысли и намренія своего мужа; но сердце ея, противъ убжденій мужа, все еще не могло оторваться отъ утшительныхъ ожиданій. Она думала, что сынъ ея еще можетъ возвратиться отъ своей страсти; что онъ не ршится оставить ихъ, разорвать ихъ счастіе, на немъ основанное; что его удержитъ благоразуміе, привязанность къ нимъ и, можетъ быть, любовь къ Елен, любовь, которую она предполагала въ немъ больше по собственному желанію, нежели по какимъ-нибудь особеннымъ замчаніямъ. Потому, въ то время, когда отецъ пошелъ на послднее совщаніе островитянъ, мать, еще не теряя надежды, послала Елену на берегъ острова, поручивъ ей употребить послднія увщанія дружбы надъ больнымъ сердцемъ ея сына.

Она тмъ больше ожидала отъ разговора Елены, что послдняя до сихъ поръ еще никогда не говорила съ Александромъ объ этомъ предмет.

Долго Олимпіада Палеологъ оставалась одна, въ робкомъ ожиданіи. То выходила она на крыльцо смотрть, не идетъ ли мужъ съ тяжелою встію, или Елена съ радостію. То, возвращаясь внутрь дома, она спшила заняться какимъ-нибудь хозяйственнымъ устройствомъ, стараясь заглушить въ себ безполезное волненіе. То вдругъ, обливаясь горькими слезами, она бросалась передъ Распятіемъ, произнося самыя пламенныя молитвы. То опять выходила слушать, не идутъ ли съ встію. Безпокойство ея все больше усиливалось. Она поперемнно придумывала себ то отчаянныя, то радостныя мысли. Наконецъ, утомившись внутренними усиліями, она сла на кресла подъ раскрытымъ окномъ и неподвижно осталась въ этомъ положеніи, не замчая теченія времени. Вдругъ кто-то стукнулъ въ двери. Дрожь пробжала по ея членамъ. „Это Елена! — думала она — врно добрая всть, врно радость! И какъ могла я мучиться такъ напрасно! Какъ могла я сомнваться въ немъ! Елена, другъ мой, иди!” Эти мысли разомъ и съ быстротою молніи пробжали въ ея сердц. И по какому-то закону предустановленнаго разногласія души съ жизнію, закону, который чаще повторяется, чмъ обыкновенно думаютъ, она всего больше предавалась надежд, отворяя дверь печальному извстію.

Такъ въ изнурительной болзни, въ самую послднюю минуту жизни, является неожиданная увренность въ выздоровленіи.

Но недолго оставалась она въ заблужденіи. Въ двери взошелъ не отецъ, — взошла Елена; но мертвая блдность ея лица, но ея сильно открытые глаза и какая-то странная окаменлость во всхъ чертахъ, слишкомъ ясно высказывали истину. Бдная мать не сказала, не спросила ничего; но опустила голову и возвратилась на прежнее мсто. Елена также не нарушала молчанія.

Возвратился Александръ; но и тогда никто не начиналъ разговора.