Прощай Атлантида
Шрифт:
Все эго горячо обсуждалось и в нашем доме, и в некоторых других знакомых семьях. В нашем распоряжении были считанные дни для принятия решения. Хорошо помню лживые радионовости, призывы не беспокоиться; на улицах, наоборот, царили хаос и паника. Советские учреждения с сотрудниками и их семьями бежали, пропагандой объявленная непобедимой Красная Армия отступала, застигнутая врасплох и неподготовленная, потерявшая в годы террора компетентных военачальников, превращаясь в дезориентированную, неуправляемую стихию.
На пути нашего отъезда встали и некоторые бытовые преграды. Дедушка и бабушка призывали нас немедленно ехать, однако сами бросить Ригу и отправиться на чужбину отказывались. Они, дескать, свою жизнь уже прожили,
Димина семья тоже осталась в Риге. Его мать была ведь белоэмигрантка, к тому же с подходящей родословной. Два ее брата жили в эмиграции в Берлине. Старший, Александр Оду и был известным писателем — литературный псевдоним Сергей Горный стал его настоящим именем. Дочь Оцупа была балериной в одном из немецких театров. Этот Димин дядя с 1922 года жил в Берлине и в православной общине пользовался большим уважением, активно сотруднчал и публиковался в эмигрантских изданиях. Второй дядя — Сергей Оцуп, хотя и закончил царскую военную академию и дослужился до чина гвардии генерал-лейтенанта, стал авторитетным знатоком русской иконописи. Ему принадлежала самая крупная частная коллекция икон в Европе. Оба брата с семьями перед началом войны переселились из Берлина в Мадрид. Невдалеке от Мадрида, в стенах старого монастыря уже около сорока лет существует музей, названный именем Серхио Оцупа, туристическая достопримечательность. Как только гитлеровская армия вошла в Ригу, дяди прислали сестре сильные бумаги, могущие послужить защитой в вопросах национальности и происхождения.
Итак, ни моя, ни Димина семья не уехали, как и большинство ближайших наших знакомых. Почти каждый из нас 14 июня потерял кого-нибудь из близких, и потому роковую черту — решение об эвакуации — переступить было так трудно. Уехала лишь часть школьных и институтских товарищей. Многих моих одноклассников, как и других молодых людей, вдохновляла перспектива вместе с Западными союзниками идти в бой против преступного Третьего р^йха, вплоть до несомненной победы, — тогда, думали они,' под влиянием союзников в советской системе тоже многое изменится. Еще одна иллюзия. Но многие семьи, чьи корни на балтийском побережье уходили в глубь веков, многие образованные, достойные члены еврейской общины остались в Латвии и за свое простодушие поплатились жизнью.
Мы слышали, что в Риге и в других местах Латвии множатся самодеятельные вооруженные так называемые группы самообороны. На видземских дорогах они стреляли не только по последним в беспорядке отступающим красноармейским частям, но и по штатским, по всем, кто на грузовиках, велосипедах и пешком уходил на восток. Один из участников такой группы, не подозревая, кто я, год спустя в пьяном виде мне хвастался "подвигами", совершенными в то время. О пережитом рассказывали и неудачливые беглецы, которым пришлось вернуться. Скрываясь от вооруженных людей, по одному, по двое они пробирались в города, чтобы в итоге снова оказаться в точке исхода.
На улицах многие ликовали, веря, что вот-вот, сейчас, сразу Латвия вернет свою независимость. Как если бы отступление Красной Армии давало возможность повернуть стрелки часов на год назад и заново начать прежнюю жизнь. Новых оккупантов поддерживали в противовес предыдущим, лелея радужные надежды. Позже я подумала: впервые в истории латыши, по меньшей мере, их видимая часть, с восторгом встречали немцев. Опыт веков, вплоть до нескрываемо
ПОД ЖЕЛТОЙ ЗВЕЗДОЙ
С 1 июля 1941 года, когда солдаты вермахта вошли в Ригу, жизнь моя стала напоминать клаустрофобический бред. По отношению к евреям нацистское правление последовательно отменяло все до одного табу, принятые цивилизацией, и подобное искушение вседозволенностью для многих оказалось сладким. Наши мужчины — отец и Дима — старались оградить меня и мать от прямого столкновения с унижениями и насилием, с которыми можно было встретиться на улицах. В ближайшие месяцы мое ежедневное жизненное пространство ограничивалось стенами нашего жилья.
В Риге регистрация евреев началась 25 июля 1941 года. Каждому выдавалась особая регистрационная карточка с указанием: на груди, с левой стороны носить прикрепленную к одежде желтую шестиконечную звезду, так называемую звезду Давида диаметром в 10 сантиметров. Требование окончательно входило в силу 28 июля. Одновременно евреям запретили ходить по тротуару. Первого сентября последовал дополнительный приказ — прикрепить желтые звезды и на спине.
Отец, как и все евреи, эту желтую звезду прикрепил, он чаще всего показывался на улицах города, так как занимался необходимыми в повседневной жизни делами. Диму, как "полуарийца", то есть "полуеврея", наоборот, все эти и последующие, направленные против евреев, распоряжения прямо не затрагивали. Он все еще оставался свободным человеком. От них обоих мы с мамой узнавали обо всем, что происходит снаружи. И в ближайшие месяцы все, что творится в мире, за стенами нашего дома, будет большей частью до меня доходить косвенно, как сообщения надежных свидетелей, из опубликованных законов, приказов и т. и. По все-таки прямо в глаза насильникам и убийцам я не смотрела, не была вынуждена молча сносить брань и насмешки. Так я, к примеру, знала, что ширится произвол шуцманов, ставших уже организованной силой. Они начали рыскать по квартирам рижских евреев. Точно так же, как и в Германии, оказалось, что одной из движущих сил антисемитизма, наряду с прочим, является простая зависть и склонность к грабежам — начиная с конфискации ценного имущества и кончая погромами и разграблением квартир. Евреи просто-напросто были объявлены вне закона, поэтому любой мог зайти к ним в дом и вести себя, как ему вздумается.
Готовясь к возможной высылке, отец еще в последние советские дни все свободные средства вложил в ювелирные изделия и золотые монеты, которые в случае депортации можно было бы поменять на продукты. Главным образом, эго были мелкие украшения — кольца, цепочки, браслеты, часы. Вместе с мамиными драгоценностями их зашили в два широких льняных пояса, которые мы, женщины, могли под одеждой обернуть вокруг талии. В спинке большого кресла был устроен и секретный сейф; уходя в гетто, мама там спрятала свой талисман — кольцо, подаренное Нобелем. С ним мама не расставалась ни на миг, считая, что оно защищает ее и несет ей удачу. Хотя я не особенно суеверна, но тогда появилось предчувствие, что эго не к добру. Маме все-таки нужно было взять кольцо с собой.
Уже в первые дни нацистской оккупации молодчики из вспомогательной полиции (в скором времени их всех начали звать шуцманами, хотя отряды были разные) ворвались в дом моего детства — квартиру бабушки и дедушки на Элизабетес 23. Они объявили себя мстителями: жидов ждет отмщение за высланных латышей. Бесились и обзывали дедушку с бабушкой коммунистами, прихватили с собой пенные вещи. И увели единственного молодого, сильного мужчину в семье — Жоржика, который только что счастливым образом спасся от высылки. Он погиб первым в нашем роду.