Прощай Атлантида
Шрифт:
Между Бланкенштейном и Эмилией, хозяином и прислугой, сложились неординарные отношения. Пожилая, малообразованная женщина оказалась личностью настолько необыкновенной, что ее влияние распространялось не только на ее хозяина, но и на всех, кто ее знал. Эмилию уважали и к ней прислушивались известные в обществе люди.
Могу свидетельствовать без тени сомнения: она была человеком святым в своей любви и смирении, в своей непоколебимой уверенности, что Бог послал ее служить людям. Всегда чувствовалось: она выше обыденной суеты.
Так как Бланкенштейн часто бывал у нас дома, к нам нередко приходила и Эмилия. Па улице Видус родители уже не устраивали больших приемов, по когда изредка все же нужно было принять большее количество гостей, Эмилия приходила на помощь
Бланкеиштейи, человек состоятельный, платил Эмилии приличное жалование. Она почти все отсылала своим в Латгалию и помогала большой семье Марии. Гардероб Эмилии не менялся годами, разве что-то, что совсем поизносилось, заменялось таким же или очень похожим предметом одежды. У нее было все, что человеку нужно, — зимнее и демисезонное пальто, шерстяное платье па зиму и ситцевое на лето, все черное или белое, на голове всегда косынка, тоже черная, только в белый горошек. Небольшого роста, суховатая, смуглая, темноволосая, уже с проседыо. Голос тихий, по-латышски говорила с сильным латгальским акцентом.
В свободное время Эмилия удивительно красиво вышивала, в основном для церковных нужд. Однажды я видела покрывало се работы, предназначавшееся под статую Божьей Матери. Это было настоящее произведение искусства. Отец Бутурович не раз утверждал, что при других условиях, получив должное образование, Эмилия стала бы художницей — так очевидны были в ней творческая искра, чувство цвета и композиции.
Эмилия любила и жалела всех людей, но некоторые все же были ближе ее сердцу. Среди них — хозяин, которого она, кажется, считала почти сыном, почему несколько беспорядочный образ жизни господина Бланкенштейна стоил ей немалых переживаний. Он жил холостяком, правда, время от времени у него появлялись подруги, которые, пожив у него некоторое время, потом исчезали. Помню, как в доме Бланкенштейна поселилась красивая венгерская танцовщица; из-за этого романа она осталась в Риге после гастролей. Молодая женщина приглянулась Эмилии, и та пыталась уговорить своего хозяина жениться. "Это ничего, что танцовщица, — говорила она, — зато в остальном честная католичка"'. Эмилия в гот раз очень возмущалась тем, что Бланкенштейн водит женщин за нос, а нормальную семью завести и не думает.
Для Эмилии все вещи были ясными и простыми, она знала, что есть добро и что есть зло, и в ее восприятии мира и убежденности таилась великая мудрость.
Мечтой Эмилии с времен моего детства было убедить меня принять крещение. Она этого желала всем, кого любила и считала добрыми людьми.
Я уже говорила, что примерно через два месяца после регистрации брака мы с Димой решили обвенчаться. Надеялись, что это сможет как-то повлиять на мой гражданский статус. Нас венчал в церкви Скорбящей Богоматери, рядом с Рижским замком, наш знакомый, духовный отец Эмилии Адам Бутурович. Перед этим меня окрестили в католичество, крестной матерью и свидетельницей бракосочетания стала Эмилия, которая к своим новым обязанностям отнеслась с огромной ответственностью и серьезностью. Я не хотела кривить душой и честно призналась священнику и Эмилии, что делаю все это под давлением обстоятельств и церковные ритуалы соблюдать не буду. Сказала примерно следующее: "Думаю, люди приходят к Богу разными путями, и отношения с ним — сугубо личное дело каждого". Мудрый священнослужитель мою откровенную речь принял благосклонно, а Эмилию моя позиция совершенно
Мы с Димой обвенчались тайно, но уж никак не . из романтических побуждений. Все было проще: я не имела права показываться на улице без желтой звезды, а прикалывать ее не собиралась. Когда я вошла в пустую церковь, в дальнем углу ее я заметила мужчину в немецкой военной форме и испугалась. Но Бутурович меня успокоил: "Не волнуйтесь, это армейский священник, его опасаться не надо. Он ничего не скажет, не сделает ничего дурного, он не доносчик".
По моим наблюдениям, в эту пору тяжких испытаний католическая церковь, с представителями которой я не раз встречалась, действительно следовала заветам Божьим, а не требованиям светских властей. Хотя Ватикан в некоторой мере давлению фашизма поддался (полвека спустя за это принес извинения папа Иоанн Павел II), во всей Европе многие католические священники не подчинялись нацистам, по мере возможности защищали несправедливо гонимых и обреченных. И в Латвии католическая церковь, включая самого епископа Язспа Ранцана, в годы немецкой оккупации много сделала для спасения отдельных евреев. Таков мой личный опыт. Достоинства самих людей являются тем, что создает представление о религии и церкви.
Благодаря Эмилии мы тоже сразу и вполне определенно попали в эту зону относительной защиты. Эмилию знали и ценили в кругах рижских католиков. Я догадывалась, что она является связной между церковью и теми, кому необходима помощь. Она была нашим другом.
Именно в трагически тяжелые времена такой человек может засиять во всей его красоте и силе. Эмилия помогала людям уже в испытаниях первого года советской власти. Она, к примеру, отыскала пристанище для нашей знакомой с маленьким мальчиком, когда их выкинули из квартиры. Только лишь немцы заняли Ригу, она явилась к нам. Она как бы заступила на пост, который не оставляла до тех пор, когда я опять могла свободно показаться на улице. Вне всякого сомнения, без Эмилии я бы не выжила. И не только я. Так как Эмилия никогда об этом не говорила, могу только догадываться, что она помогла многим людям, в том числе моей однокласснице Ривс Шефер, се матери и брату.
На нервом месте у Эмилии, конечно, был господин Бланкенштейн, но так как, по крайней мере вначале, казалось, что ему ничто не угрожает, наша семья, как и другие, попала в круг ее неослабевающей заботы. В первые месяцы Эмилия также оградила нас от необходимости выходить из дома и сталкиваться с унижениями и издевательствами на улице. Она доставала продукты и приносила известия извне. Новости становились все более ужасающими. Ежедневно знакомые нам евреи бывали вырваны из своего дома или схвачены на улице, и никто из них не вернулся. Все понимали, что это означает.
МУЖЬЯ И ЖЕНЫ
Еще до того, как всех евреев согнали в гетто, к знакомым явился один парень, которому посчастливилось сбежать из префектуры. Его ошеломляющий рассказ дошел и до нас. С Борисом Кдиотом я была едва знакома, мы учились в одной школе, но в разных классах, он был на год моложе. Из префектуры, откуда редкий еврей выходил живым, он спасся только потому, что один из охранников, дежуривших у дверей, оказался его товарищем по балетному училищу. Он отвел его в сторону, приоткрыл какую-то дверцу и шепнул: "Беги, чем скорее, тем лучше!"
Меня особенно потрясла обрисованная Борисом картина, которая все еще стоит у меня перед глазами, точно я сама ее видела: старых, седых евреев заставляли мыть пол, вылизывая языком и вытирая бородой. Потом я читала, что подобный дичайший способ садистского унижения людей документирован в оргиях власти как немецких, так и венгерских, румынских и хорватских нацистов. Судьба пощадила меня в том смысле, что, все время скрываясь, своими глазами никакого насилия или кровавых злодеяний я не видела, была избавлена от травм, которые могут необратимо ранить психику человека.