Прощай Атлантида
Шрифт:
Черные известия приходили одно за другим — увезены некоторые из подруг, несколько соучеников и товарищей по университету. Мы не сомневались, что такая же судьба ожидает и нас.
Одна ночь все изменила до неузнаваемости. Отсутствовала какая-либо официальная информация, газеты и радио ничего не сообщали, государственные учреждения делали вид, что ничего не случилось, зато сеть устной информации работала с полной силой. Знающие люди говорили, что через пару недель опустошенные на конечных станциях вагоны вернутся назад и последует новая волна депортаций. Теперь это уже не казалась невероятным. Майор Нощинский стал еще более настойчивым — мы должны быть готовы. И первое — я по ночам должна спать на их половине.
Но
Регистрация брака в то время была очень простой. Утром подаешь заявление, после обеда ты уже замужем. Мы никому ничего не сказали, только вечером придя из ЗАГСа, объявили родителям, что мы муж и жена. В отделении ЗАГСа нам выдали свидетельство о браке, с которым нужно было идти в паспортный стол и там получить соответствующую печать в паспорте. Но сделать этого мы не успели, что впоследствии приобрело неожиданный смысл. Мы поженились 16 июня. Два месяца спустя, уже во время немецкой оккупации, мы обвенчались в католической церкви.
Свадьбы у нас с Димой, конечно, не было, никакого торжества, только небольшое свадебное путешествие. Людмила Дмитриевна пригласила нас погостить у нее в Приедайне, и мы на велосипедах туда поехали.
Как раз в эти дни отец слег со своей старой болезнью почек. К нему приходил очень хороший уролог доктор
Гольдберг. У доктора была необыкновенно красивая подруга жизни — немка (мать ее, правда, была латышка) Маргарита Клаус. Осталось в памяти, как сильно она боялась высылки, надеялась, что репутация врача спасет их от этого. Не прошло и месяца, как именно она стала спасительницей своего друга-еврея, подыскивая ему убежища и поддерживая в нем веру в будущее. После войны они официально поженились и остались вместе на всю жизнь.
Неделя между 14 и 22 июня прошла в леденящем ожидании. Список известных нам депортированных пополнялся ежедневно. Начиная с действительно богатых семей и кончая еврейскими мелкими лавочниками, ремесленниками и даже рабочими. Больше всего сбивали с толку как раз репрессии против рабочего люда, который никак не подходил под категорию буржуев. Среди евреев таких было довольно много. Но большей части их грехом считалась прежняя принадлежность к бундовцам и социал-демократии Латвии, за что их осуждали уже при Ульманисе. Большевики, как известно, левых некоммунистов ненавидели не меньше, чем классовых врагов. И в этом тоже выражалась странная логика новой власти.
В общем, евреи во время акций 14 июня в Риге и по всей Латвии пострадали очень сильно. Это можно было видеть невооруженным глазом, и только — в следующие полвека никакая статистика нс была доступна. Гитлеровская пропаганда уже вскоре объявила, что во всех злодеяниях ЧК виноваты жиды, и в ситуации шока того времени, когда латышское общество от боли утраты и отчаяния искало козлов отпущения, многие поддались на эту сознательную, целеустремленную клевету. И поскольку в СССР после войны более или менее скрытый антисемитизм принадлежал к государственной политике, миф этот продолжал укрепляться в сознаний людей.
Никакого реального представления о конкретных размерах репрессий 14 июня 1941 года мы, конечно, не могли получить вплоть до восстановления независимости Латвии. Оно складывалось постепенно из индивидуальных сведений каждого и при встречах с теми, кому удалось вернуться.
Во всеобщем замешательстве и отчаянии прошла всего неделя, как последовал новый страшный удар — началась война. Вроде как внезапно, хотя из газет и из других источников можно было понять, что медовый месяц Сталина и Гитлера близится к концу. Они, конечно, состояли в близком родстве и многому учились друг у друга, гак сказать, обменивались опытом. Все лее имперские амбиции и экономическая ненасытность одержали верх. В Приедайне мы успели прожить всего лишь несколько дней. Диме позвонили из Риги, что пришла повестка — его призывают в армию. Дима был студентом последнего курса и в военное время уже считался пригодным для медицинской службы, хотя от непосредственной воинской обязанности был освобожден из-за перенесенного в детстве детского паралича. Надо заметить, он с ним удачно справился и позже, много занимаясь спортом, преодолел все последствия болезни, за исключением редких рецидивов — время от времени одну ногу сводили сильные судороги. Это считалось причиной, достаточной, чтобы Диму освободили от военной службы. Оказалось, и сейчас это приняли во внимание. Эту новость Дима сообщил по телефону из Риги, добавив, чтобы я поскорей садилась на велосипед и ехала домой. Оставаться в Приедайне не было никакого смысла, к том)' же срочно надо было решать, что делать дальше.
НАЧАЛОСЬ ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ
В те несколько дней до прихода гитлеровцев в Ригу нам надо было принять решение, от которого зависели наша жизнь и судьба. Впоследствии, стократ возвращаясь к событиям того времени, перебирая в уме, что было бы, если бы мы действовали иначе, я поняла — нам фатально не хватило времени для разумного решения. Мы были во власти эмоций, слабо контролируемых разумом. Но при всем том мозг ведь не был полностью парализован, разум твердил нам свое: евреи должны бежать!
Наша семья тем более должна была это понимать — ведь мы своими глазами видели проявления агрессивного антисемитизма в Берлине. С того времени, насколько мы могли судить, живя в Риге, положение изменилось к худшему. Однако нас, наших родных и друзей буквально сковывала мысль, что теперь по своей воле надо отправляться туда, куда только что насильственно угнаны близкие нам люди, в страну, которая в нашем понимании походила на антимир.
И хотя разум не унимался, предупреждая, что оставаться в Риге еще опасней, мы выискивали и находили все новые доводы для того, чтобы не эвакуироваться на восток вместе с отступающей Красной Армией. Старались себе внушить, что все как-нибудь обойдется. Людям ни за что не хочется верить в то, что находится за пределами здравого рассудка, хотя даже опыт недавнего времени не раз свидетельствовал о возможности невозможного. Отец ни минуты не сомневался — США обязательно вступят в войну, и союзники общими силами разобьют Гитлера. До того времени придется смириться с оскорблениями, унижениями, репрессиями. Но мы выстоим. Массовые убийства евреев, геноцид в полном смысле этого слова, известный к тому времени в XX веке только в связи с армянской трагедией, нацисты в самой Германии на глазах у своих граждан не практиковали. Поэтому ничего подобного мы себе не могли представить. "Здесь все-таки Латвия, наш дом, мы тут среди своих, латвийских граждан", — приблизительно так мы рассуждали. К тому же в двадцатые и тридцатые годы отношение большинства латышей к евреям в целом не казалось враждебным, исторически предопределенной была, скорее, неприязнь латышей к немцам.