Прощай Атлантида
Шрифт:
Мужчин, захваченных подобным образом, но большей части вели в латышскую префектуру или в штаб латышского отряда вспомогательной полиции немецкого 8Е>. Их избивали и унижали. В первые дни их заставляли откапывать могилы жертв Чека или хоронить тех, кто остался непогребенным, когда чекисты в спешке покидали город. Подобные картины были сфотографированы и опубликованы, например, в газете ТёуЦа. Стоит упомянуть, что этот листок в своей оголтелой пропаганде кары для жидов мне казался одним из самых одиозных, переплюнувших даже немецкую прессу, которую я тоже читала. Помню подпись под одной фотографией: "Жидовские палачи у могил своих жертв". Мы знали, что после идентификации и торжественных похорон убитых судьба тех, кто копал могилы, была предрешена. Они были расстреляны и сброшены в вырытые ими же ямы или в другом
Д-р Пауль Шиман, к которому я попала позже, сказал мне, что трупы замученных в Риге людей, которых в начале войны, зарытыми и не зарытыми, в спешке оставили чекисты, удалось идентифицировать практически все, но в официальных регистрах имеются и записи "Неизвестен". Среди жертв были и евреи, по их нельзя было упоминать, чтобы не разрушить миф о жидах-палачах. Этот миф прекрасно подходил, чтобы манипулировать возмущенными латышами и сделать их соучастниками преступлений нацистов.
В это время мой отец, а вместе с ним и мы с мамой пережили еще одно разочарование. В конце тридцатых годов у моего отца частным образом консультировался последний министр финансов независимой Латвии Альфред Валдманис.
Весьма приятный, воспитанный человек, он приносил маме цветы и говорил комплименты. Отцу выражал большое уважение, восхищался его умом и эрудицией. Но, извиняясь, многократно просил никому ничего не рассказывать о его посещениях: если узнают, что он приходит к еврею, частному лицу за советом, его министерский престиж будет поставлен под удар. Тс, кто метит на его кресло, не преминут уличить его в том, что в государственных делах он обращается за советом к еврею. Отец воспринимал это без особого драматизма, хотя и с некоторой брезгливостью.
В советский год Валдманису удалось избежать худшего. Отец, никогда дома не обсуждавший чужие тайны, лишь коротко отметил, что ему удалось помочь коллеге, нуждавшемуся в укрытии. Подробностей не знаю.
При немцах бывший министр очень быстро всплыл на поверхность и, насколько помню, занял достаточно высокий пост в судебной системе самоуправления. Отцу пришло на ум поговорить с ним, не затем, чтобы просить о конкретной помощи, но в надежде, что у Валдманиса могла быть информация о том, что нас ждет и, вместе с этим, совет, что предпринять. Однако, когда отец позвонил, Валдманис, казалось, лишь с трудом его вспомнил, говорить отказался и попросил больше не беспокоить. После всех лет сотрудничества и изъявлений уважения отец такого попросту не ожидал. Недавно я обнаружила в XXV томе документов, подготовленных Комиссией историков Латвии (2010 год), текст письма, которое Совещание латышских организаций адресовало Адольфу Гитлеру; начиналось оно словами поздравления и благодарности. В числе тринадцати пунктов этого документа с заверениями в верности и ходатайствами об относительной самостоятельности, а также о принятии под эгиду Великой Германии, был и девятый — требование освободить Латвию от всех евреев и в принципе также от русских и поляков. Одним из главных докладчиков на этом совещании был А. Валдманис. Он, усердствуя, спешил не просто исполнить, а заранее предупредить желания и повеления немцев. В связи с этим на ум приходит сказанное Ханной Лрендт: "Шоком было не то, что делали наши враги. Шоком было то, что делали наши друзья".
Об этих первых месяцах немецкой оккупации в памяти отпечатался еще один момент. Как уже было сказано, в первые недели оккупации так называемая ЬеШвске IIЩвроИгег (Латышская вспомогательная полиция) весьма шустро шарила по еврейским квартирам под предлогом того, что ищет подозрительных личностей и оружие. Мужчин, особенно молодых, уводили в префектуру. Однако многих шуцманов больше интересовала возможность обойти жилища состоятельных людей, забирая все, что душе угодно. Повод — национальная борьба — таким образом выгодно сочетался с типичным лозунгом классовой борьбы, экспроприацией буржуев. Под флагом борьбы с большевизмом действовали вполне по-большевистски. Недаром, видно, партия Гитлера называлась "национал-социалистической".
Среди грабителей было достаточно темных людишек, до этого прозябавших в безвестности; теперь их опьяняло сознание неожиданно полученной власти и вседозволенности. С особым удовольствием они издевались над интеллигентными и образованными евреями, не забывая обзывать
Однажды позвонили и в наши двери. Отец открыл — там стояли двое с красно-бело-красными повязками на рукаве. Один — подвыпивший мужчина средних лет, судя по выговору, латгалец; другой — молодой парень, может быть, на несколько лет старше меня. Вошли в квартиру. Молодой молчит, зато тот, что постарше, говорит за обоих и совсем по-свойски садится за стол: "Ну, хозяин, накрывай!" Отец принес бутылку коньяка, мать нашла что-то поесть. Шуцман (кажется, тогда их еще так не называли) не был агрессивно настроен, и в подпитии ему совсем не хотелось самому ходить по комнатам. Еще немного выпив, он потребовал: "Давайте сюда все, что выманили у латышей!" И, словно это была удачная шутка, смеясь, добавил: "Золотые вещи вам уже так и так не понадобятся". Отец принес золото — часы, кольца. Старший шуцман казался удовлетворенным, на большем не настаивал и вернулся к коньяку. Молодой в происходящем не участвовал, старший вспомнил и о нем: "Послушай, пусть барышня тебе покажет другие комнаты! Если тебе что-то понравится, бери, не сомневайся", — и сказав это, многозначительно подмигнул.
Девушки и молодые женщины подвергались особой опасности, грабежи нередко шли рука об руку с изнасилованиями. Только что такое случилось с моей одноклассницей, рыжеволосой миловидной Ангеликой, — ее изнасиловали в подворотне пьяные шуцманы, от пережитого она едва не сошла с ума. Позднее Ангелика погибла в гетто.
Я пыталась придумать, как спастись. Мужа I! тот момент не было дома, он ушел к своим родителям. Я поднялась и пошла с молодым. Он закрыл дверь за нами и сказал: "Не бойтесь, барышня, я вам ничего плохого не сделаю. И, пожалуйста, простите за то, что здесь происходит". Я заметила, что этот человек глубоко несчастен, как-то опустошен. Разговорились.
14 июня выслали всю его семью. Он чуть нс обезумел от ненависти и жажды мести. Когда пришли немцы, гут же побежал записываться в полицию, одержимый одной единственной мыслью — отомстить, отплатить. Теперь, всего через пару недель, он с ужасом понял, как ошибся. Понял, что участвует в бессмысленном истреблении людей, которые к преступлениям большевиков не имели никакого отношения. Было видно, что компаньон, банальный грабитель, ему противен. Но парень понял и то, что этот опрометчивый шаг не так-то просто исправить, объединения такого типа своих не отпускают. Поэтому он решил лучше завербоваться, как только и латышей начнут посылать на фронт, там хотя бы с другой стороны будут вооруженные солдаты, а не испуганные женщины и дети.
Эта встреча для меня значила много. Она помогла сохранить уверенность, что и в опасных ситуациях внезапно может прийти спасение. Даже из рядов врага тебе вдруг может быть протянута дружеская рука.
Действительно, в течение следующих трех лет, когда я потеряла все и всех, и каждый, кто бы захотел, мог предать меня и физически уничтожить, мне впервые в жизни гак глубоко и убедительно открылись также и хранящиеся в человеческих душах благородство, порядочность и бескорыстие. Разные люди спасали мне жизнь, рискуя своей. Это может звучать парадоксально, но именно в самое бесчеловечное время я убедилась, что человечность тоже является реальностью. И этот критический момент, случайно встреченный парень — не знаю ни его имени, ни того, что Потом с ним случилось, —по-своему укрепили мою веру в человека.
ЭМИЛИЯ
Судьба послала мне на моем пути верпую спутницу, ангела-храиителя. Ее звали Эмилия Гаевская. Жительница Латгалии, из Аглоны, одна из тех немногих, чья глубокая вера последовательно выражалась в делах, полностью следуя христианской этике. Я ее знала с детских лег. Она вела хозяйство у друга нашей семьи и делового партнера отца, адвоката Анджея Бланкенштсйна. Моя мама была большой любовью всей его жизни, настолько самоотверженной и сильной, что он из-за этого так никогда и не женился. Он стал близким другом семьи, часто гостил в нашем доме. Бланкенштейн был родом из Польши, отпрыск еврейско-польского брака. В семье Анджея говорили по-польски; думаю, он был католик, но церковь обходил стороной. Последние годы независимой Латвии Бланкенштейн был почетным консулом Швейцарии в Риге; казалось, и при немецкой оккупации ему ничто особо не угрожает.