Прощай Атлантида
Шрифт:
Для нацистов, исключивших евреев из человеческого сообщества, все же оставалось несколько не до конца решенных вопросов. Один из них касался смешанных браков и судьбы родившихся в таковых детей — полуевреев.
В самой Германии было очень много смешанных браков. В Латвии, быть может, меньше, однако среди наших друзей и знакомых их было достаточно. Возникал вопрос — в какой мере к ним относить программу но уничтожению евреев? Этот вопрос на оккупированных территориях Восточной Европы решали еще более беспощадно, чем в самой Германии.
Уходя, советская власть в последний момент успела оказать евреям еще одну медвежью услугу, хотя и без умысла. Весной сорок первого года начался обмен паспортов Латвийской республики на советские паспорта. В латвийских, как и в большинстве паспортов Европы, не было записи о национальности. Вероисповедание записывалось, если владелец паспорта не возражал против
Когда началась война, обмен паспортов остановился на полдороге. У одной части жителей были новые, у другой старые паспорта. Часть осталась вообще без документов, так как латвийские паспорта они сдали на обмен, а новые так и не получили. Нам паспорта успели обменять. Муж по советскому паспорту был русским. Обстоятельства, о которых я уже рассказывала, для пего складывались благоприятно. Поэтому Диму оставили в покое, и осенью он беспрепятственно мог продолжить занятия в университете.
Смешанные браки регулировались особыми законами. В Германии евреев, состоящих в браке с арийцами, радикально не преследовали почти до самого конца режима. Вначале еврейской половине полагалось тихо и незаметно сидеть дома, когда же началась война, надо было в обязательном порядке выполнять тяжелую принудительную работу, по большей части, для нужд оборонной промышленности. Загвоздка была в том, что немецкие мужья, имеющие еврейских жен, не вправе были участвовать в общественной жизни и занимать значительные посты. От жен отказывались, чтобы сохранить положение и карьеру. В конце войны репрессии ужесточились. Начались депортации в концлагеря "еврейских половин". В Латвии царили другие законы — жены вообще не могли сохранить своих еврейских мужей, им не оставалось ничего другого, как скрывать их или проститься с ними. Кое-кому удалось спасти своих мужчин, я хорошо знаю несколько таких семей. В свою очередь муж латышской или другой арийской национальности брак с женой-еврейкой официально был вправе сохранить лишь в том случае, если она была подвергнута стерилизации. Операция производилась в больницах.
Несколько отступив от последовательности повествования, хочу рассказать, каким образом этот цинично издевательский закон реально действовал, как влиял на людей и всю их дальнейшую жизнь.
Еще до войны, когда я гостила в Лиепае у тети Эдит, я познакомилась с одноклассницей моей двоюродной сестры по Первой гимназии Марией или Мурой, как ее называли, девушкой из солидной еврейской семьи. Совсем юная, она долго встречалась с молодым лиепайским врачом, латышом и потом вышла за него замуж.
При немцах муж Муры, который сам был врачом в больнице, был вынужден дать согласие на принудительную стерилизацию жены, чтобы по крайней мере спасти ей жизнь. Детей они, едва поженившись, завести не успели. Вся семья Муры погибла, там ничем нельзя было помочь. Война закончилась, вернулась советская власть, жизнь продолжалась.
Я встретила их через десять лет после войны. Они жили, работали в медицинских учреждениях — удачная, дружная пара. Казалось, вдвоем им удалось преодолеть глубокую травму. Но жизнь требует своего. Однажды Мура призналась мне, что никогда не забудет боль перенесенного унижения и увечья. Доктору с годами все больше хотелось иметь своего ребенка. Одна молоденькая медсестра из больницы родила ему сына. Он официально развелся с Мурой, хотя все еще любил ее, и женился на матери своего ребенка. В достаточно просторной квартире врача они жили одной семьей, вчетвером. Подобный странный союз, конечно, не мог вечно длиться. Мура всем сердцем привязалась к сынишке мужа, нянчила его, пока мать была на работе. Она все понимала, удивительно, насколько самоотверженно она возвысилась над своей судьбой. Вторая жена знала, что ее муж развелся только ради ребенка. Вначале она мирилась с такой ситуацией, но потом взбунтовалась. И ее тоже можно понять. Ей нетрудно было, оскорбляя и поминутно тираня, сделать жизнь первой жены невыносимой. Мура особенно переживала, что ей больше не разрешают даже приближаться к малышу. В конце концов она поняла, что именно ей придется сделать решающий шаг. В разговорах со мной Мура никогда не жаловалась на свою жизнь, а беспокоилась о муже, который в этой дикой ситуации впал в депрессию. Важнее всего для нее было и благополучие ребенка. Она решила полностью уйти из жизни своего бывшего мужа и переехала в Ригу. Вскоре у нее появилась неожиданная возможность эмигрировать. Каким образом это удалось — совсем другой сюжет, который мог бы послужить сценарием приключенческого фильма.
Теперь
Поэт сказал: "Мы должны дорого платить за то, что нам причинили другие". Это в полной мере относится ко всем, получившим тяжелые раны, физические или психические. Не каждому за целую жизнь удается их залечить.
История Муры только началась летом 1941 года. В то же самое время и для меня подобные вопросы стали актуальными. Но нам с Димой не над чем было голову ломать, с нами и так все было ясно. По правилам борцов за чистоту расы для полуевреев никаких альтернатив не было: гам все было определено четко и недвусмысленно. Если полуеврей женился на арийке, он свои позиции укреплял и в дальнейшем считался арийцем. В противном случае, выбирая спутницей жизни еврейку, он терял все гарантии и считался евреем. Именно это и грозило Диме, если бы стало известно, что мы женаты. Меня угнетало тяжкое бремя ответственности. Как только появился этот закон, стало ясно, что моему мужу грозит. Дима и в мыслях не допускал возможности в целях безопасности прервать связь с неправильно выбранной женой. Где выход? Я сказала, что мне надо уйти в гетто. Но об этом мой муж не хотел и слышать. Дима воспринял это как оскорбление. С рыцарской преданностью, без липших слов он сделал свой выбор, означавший смертельный риск.
По счастливой случайности очень немногие знали о нашем браке, в университете об этом не было известно, отчасти потому, что он был зафиксирован не в паспорте и домовой книге, а только в записях бюро гражданского состояния.
Отныне Диме не оставалось ничего другого, как скрывать свое семейное положение, а мне — стать невидимой. Дима приготовился защищать меня до конца.
Дом 9 на улице Видус почти опустел. Кто в 1939 году репатриировался в Германию, кто подвергся репрессиям в советское время; немногие успели эвакуироваться в СССР. И офицеров Красной Армии, размещенных по квартирам, теперь не было. Их место заняли немецкие военные. В нашу квартиру, занимая две комнаты поближе к выходу — отцовский кабинет и зал, вселился гауптман вермахта (по нашим подсчетам — капитан), мужчина средних лет. Его денщика поселили в одной из полуподвальных квартир дома.
Тем временем число живущих в нашей квартире по улице Видус, 9 снова выросло. Мы приняли к себе трех человек — семью лиепайчан Бабстов. 13 и 14 июня они гостили в Риге, а значит, в ночь депортации не были дома в Лиепае. По этой причине их не вывезли вместе с другими членами семьи. Андрей Бабст был беженец из СССР, по национальности русский, один из невозвращенцев, о которых я уже упоминала. За много лет до того он приехал в Лиепаю с кратковременным визитом, но остался там, женился на лиепайчанке из состоятельной еврейской семьи Вере Михельсон. Теперь у них уже была двенадцати летняя дочь Наташа. Вера была первой женой мужа Цили Романа, с которой он после короткого брака дружески расстался.
14 июня выслали всю семью Михельсонов — родителей Веры, брата с женой, итальянкой Лючией, и их сынишку. Мы еще удивлялись, что так долго медлили с поисками Андрея. Таким образом, Бабсты остались в Риге. Вначале их приняли мамины родители на улице Элизабетес 23, а потом мы, накануне ухода моих родителей в гетто.
Весь дом был официально передан в ведение немецкой армии. Хотя кое-где еще оставались и местные гражданские лица. Нежданно-негаданно гауптман оказался тихим, вежливым и порядочным человеком. На национальность нашу он никак не реагировал, ни словом не обмолвившись о создавшейся ситуации. Это можно было понимать по-разному, но его подчеркнуто учтивое отношение, особенно к нам, женщинам, все его поведение свидетельствовало о том, что он не относится к обожателям Гитлера. Так как считалось, что квартира отдана в распоряжение немецкой армии, рыскающие по домам шуцманы заявляться сюда без особого распоряжения больше не осмеливались.
Гауптман, как все его величали, не упоминая фамилии (оттого она и не запечатлелась в моей памяти), служил по хозяйственной части, его обязанности были связаны с отправкой продовольственных и других товаров из Латвии в
Германию. Плоды земли и труда шли туда целыми эшелонами. Гауптман сопронождал все эти грузы, так как отвечал за их сохранность, поэтому в квартире его можно было встретить достаточно редко. На появление Бабстов он никак не реагировал.
Офицерские денщики и шофер, поселенные в двух полуподвальных квартирах, рассказали Диме, что гауптман родом из Восточной Пруссии, из семьи потомственных военных. Он профессиональный офицер, придерживающийся традиции — не воевать против гражданских лиц. Людей, в то лето нашедших приют в квартире на улице Видус, он избавил от лишних унижений и страданий.