Проще, чем анатомия
Шрифт:
– Не страшно. Куда веселее, чем в госпитале при команде выздоравливающих. А учить-то я и умею, и люблю.
Глава 10 Севастополь. 14 сентября 1941 года
В Севастополь выехали рано утром. Свежеобученный личный состав устроился в кузове грузовика. Не будь на девчатах формы, они бы показались Раисе просто школьным классом. Молодые, бойкие, веселые. Необстрелянные. Как ни близко подошла к Крыму война, они ее по-настоящему не знают. Ни одна, пока ехали, даже не взглянула на небо. Только Раиса нет-нет, да косилась с тревогой на тающие рассветные облака. Для них чистое небо — пока еще просто хорошая погода. Шумели, смеялись,
Большая страна, родная страна!
От моря до моря легла ты!
Особенно одна была хороша, самая звонкая. Рослая, крепкая, подстрижена совсем под мальчишку, лихой русый чуб на ветру как вымпел вьется. Но на сколько-то хватит ее задора?
Прибыли к знакомому зданию, где только вчера беседовала Раиса с хмурым и на все на свете сердитым завканцелярией. Оказалось, что новый состав учебного отряда без номера действительно прибудет только к вечеру.
– К вечеру, так к вечеру! Значит, день, товарищ Поливанова, у нас с вами как я и думал, почти свободен, - рассудил Алексей Петрович.
– Что же, значит отправляем запрос в Брянск и пойдемте, покажу вам город. Жаль, что так вам придется его повидать, но — все же.
Они успели миновать всего пару улиц, когда Раиса поняла, что вчера крепко ошибалась на счет того, что Севастополь почти не изменился. Верно, многого не заметила в спешке. Не только в военных на улицах дело.
На Приморском бульваре в окнах новые, не окрашенные еще рамы. Кое-где вместо стекол фанера. А где стекло, там красуются накрест полосы белой бумаги. Все окна в городе так зачеркнуты. Виднеются за ними темные шторы — светомаскировка. На крышах наблюдательные вышки. В одном из дворов — настоящие учения, инструктор показывает, как правильно ухватить щипцами зажигательную бомбу перед тем, как гасить ее в ведре с песком, а несколько пожилых женщин да пара подростков его внимательно слушают. А детей почти не видать на улицах, до того мало их стало. Да и вообще гражданских заметно меньше. У витрин магазинов штабелями сложены мешки с песком. На улицах роют щели и убежища. Только море прежнее. И чайки. Чайкам нет дела до войны.
Вот он, памятник погибшим кораблям. У него Раиса летом фотографировалась. Только этой отметины на колонне точно не было!
– Бомба попала?
– спросила она.
– Нет, корабельная мина, - Алексей Петрович нахмурился, будто вспомнив что-то.
– Сначала немцы их сбрасывали на парашютах. У берега было мелко и она взорвалась сразу. Это в первый день еще случилось, двадцать второго июня.
И еще одна перемена — исчезли рыбаки с набережной, что прежде сидели с удочками на радость окрестным кошкам. Ни одного. Ходит комендантский патруль с красными повязками. У причала — военные корабли. Раиса в них не понимает, но товарищ профессор объяснил, что минные тральщики. Все-то знает Алексей Петрович.
«Я, считай, целый год уже в Крыму. Тут любой запомнит».
– А почему там флаг такой маленький?
– спросила она, разглядывая стоящие на рейде корабли. И тут же смутилась, что так по-детски звучит ее вопрос. Будто она тоже как пионерка на экскурсии. Но ведь непонятно: вдалеке огромный военный транспорт и такой маленький флаг, несерьезный совершенно. Портовый кран опускает на палубу большие зеленые ящики.
– Это сигнальный. “Н”. Означает «Гружу боеприпасы». Ну не “Веду огонь” же… - опять хмурится командир. Глаза строго сощурились, сейчас они не синие, а стальные.
– Хотел бы я знать, куда их везут? Надеюсь, что в Одессу, - произнес Алексей Петрович, не отрывая взгляд от корабля, - но боюсь, что в Поти.
– Но зачем сейчас что-то отсюда - и в Поти увозить?
– А в том пускай Ставка ВГК разбирается. Или как бы не Особый отдел…
Первое, что сделали в городе - нашли почту. Письмо в Свердловскую область, брату, Раиса еще накануне сочинила.
У почты внезапно открылась Раисе еще одна примета войны. Узкую улочку и три переулка полностью запрудил внезапно возникший рынок-барахолка. Странный был это торг, на привычные базары и базарчики ни разу не похожий. Будто какая-то злая сила вывернула наизнанку человеческое жилье, как мешок. И все из него высыпала наружу, на выщербленную мостовую, под ноги прохожим. Продавали вещи, в основном одежду. Или что-то громоздкое, крупное, некогда делавшее дом уютным, а теперь вдруг - совершенно ненужный и лишний груз. Продавали, порой не торгуясь, или меняли на продукты, охотнее всего — на консервы и соль. И те, кто продавал, в основном торговать не умели. Молодая женщина в легких летних туфельках на каблуке прижимала к груди мужской костюм на плечиках. Робко заглядывала в глаза прохожим. Мужчина средних лет принес торшер с желтым шелковым абажуром с бахромой и патефон. Завел, желая показать, что работает. И над толпой поплыли первые такты медленной, курортной, совершенно сейчас неуместной песни:
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Мелькали среди торгующих какие-то мутные личности, деловито-цепкие, вертели в руках костюмы и платья, говорили быстро и напористо, забирая добро из рук оцепеневших хозяев. Спекулянт - такая же примета любого бедствия, и войны, и голода, как вошь.
Видала когда-то Раиса такие барахолки. Еще и раза в два побольше, где купить можно было не только патефон, но и револьвер, если знать, у кого. Помнила, как до хрипоты торговались там за каждую тряпку, как кружилась голова от голода, особенно, когда долетал запах выпечки с лотка какой-нибудь торговки. И ее визгливую брань, когда два-три беспризорника с налету толкали лотошницу, чтобы та пошатнулась и выронила хотя бы часть товара. А дальше — на хапок, с мостовой, и бежать, на десятую улицу, кружным путем, лишь бы не догнали. Дожевать на ходу, чтобы если даже догонят — не отняли. Так можно прожить еще день. Есть хотелось почти постоянно. И страх, что еды не хватит, после долго не уходил… В детдоме многие прятали про запас сухари, оставляли корочки с обеда. Привычка.
– Как при НЭПе, - она качнула головой, гоня воспоминания.
– Только что беспризорников нет.
– И не будет, - Алексей Петрович только взглянул на нее и Раисе показалось на минуту — все понял.
– Пока мы живы — не будет.
Пробираться к почте пришлось мало что не перешагивая через разложенные на мостовой вещи, впереди по улице рухнула стена и образовавшийся тупик рынок запрудил почти полностью. У входа на почту продавали с рук бумагу и карандаши. Старик-торговец сидел на трехногой табуретке, а товар свой разложил на старом чемодане. Другой такой же, с металлическими уголками стоял рядом, тоже на продажу. Старинный, громоздкий, поблескивал медной пластинкой с буквой “О” на крышке.
И тут Алексей Петрович почему-то споткнулся. Присел у чемодана, глядя на пластинку, и спина у него стала напряженная, будто перед ним была самое меньшее корабельная мина.
– Хороший чемодан, дореволюционный еще!
– оживился продавец, - Сносу нет!
– А… откуда он у вас?
– Квартирант оставил, - охотно пояснил он, - В двадцатом. Денег у него не было, так очки мне сделал - хорошие очки, дай бог ему здоровья!
– и чемодан оставил. Ухожу, мол, как в поход, а в походе и иголка весит. А чемодан тяжел, но хорош! Берите, товарищ военврач, хоть под бумаги пойдет - не хуже сейфа, хоть под лекарства. Квартирант мой там детали для очков хранил. Хороший был человек. Все о сыновьях беспокоился - где, мол, куда их судьба занесла? Один в войну погиб, других носило - одного к белым, другого к красным… А чемодан-то возьмите, недорого отдам.