Проще, чем анатомия
Шрифт:
Твердой рукой, в мышцу (целой кожи считай не осталось), уколол одну за одной три, к ужасу Раисы, ампулы. Раненый на секунду приоткрыл глаза, и снова смежил веки, опухшие и красные. Только тут Раиса поняла, что у него нет ресниц - сгорели, и по отрешенному пустому взгляду окончательно сообразила - не выживет. А иначе?
– Столько морфия… можно?
– спросила она шепотом.
– Живому - нет, - едва слышно ответил Огнев, - Тут больше 70%. Безнадежен. Через пять минут, аккуратно, заберите пулемет. И… - он указал глазами на палатку для умирающих.
Морфий, как и следовало ожидать, подействовал. Раненый ощутимо расслабился, попробовал
Но пальцев не разжал. Их пришлось по одному снимать с пулемета, удивительно, лишь едва тронутого копотью. Раиса подумала - как такое могло быть?
– но раненые шли и шли, и только запах горелого мяса не то преследовал ее, пропитав халат, не то мерещился.
Очередной раненый - тоже в танкистском комбинезоне. К счастью, не обгорелый - правая рука в очень неплохо наложенной шине Крамера, да что там “неплохо” - прекрасно наложил фельдшер в батальоне! Это Раиса уже запомнила - опора для перелома плеча должна заходить на противоположный, здоровый плечевой сустав, кисть не зафиксирована, но не свисает, и предплечье горизонтально, ни задрано, ни опущено. Все это она поняла, пока шла к раненому, и удивилась - будто ее же голос в собственной голове бесстрастно диктовал все это, не мешая видеть перекошенное не то болью, не то скорее отчаянием мальчишеское лицо, стиснутые зубы и до белизны сжатый кулак левой руки.
– Доктор!
– обратился к ней раненый, старший сержант, судя по петлицам, - Доктор, капитан наш как?
“Глаза блестят. Пота нет. Сознание ясное. Сидит ровно”.
– Кто?
“Проверить пульс на шее. Проверить пульс на лучевой артерии. Стоп, на шее - только если нету на лучевых. В следующий раз учесть. Дыхание учащенное, глубокое, но в пределах нормы. Контактен, осознает окружающее”.
– Капитан! Ермольев, наш батальонный! Он из горящего танка выскочил, огонь с себя не сбил - а стрелял! Сережка из третьей машины пулемет вынес, да упал. А капитан наш - одного свалил! Я сам видел! Его сразу отправили, меня позже. Санинструктор сказал, артерия цела… СУКИ!
– сержант чуть не сорвался на крик, осиплый и острый, но ему не хватило дыхания, - Мы ж до немцев не дошли! На марше пожгли, весь батальон[* Батальон на Т-38, уничтожен авиацией на марше. Как раз в эти дни и на этом участке фронта]!
И он зарыдал без слез, вздрагивая всем телом.
Раиса уколола ему морфий, а голос в голове бесстрастно комментировал: “Иммобилизация хорошая, адекватная, состояние удовлетворительное, пальцы на раненой руке чувствительны и подвижны, эвакуация в первую очередь”.
– Не мог такой человек пропасть, - продолжал тем временем раненый. Морфий подействовать еще не мог, но то ли нервное напряжение уходило в усталость, то ли сам факт оказания помощи подействовал. Голос раненого немного поблекнул, но не потерял всей живости, - Если б только до вас живым довезли! Вы же спасете? Спасете?
– Я… только на смену встала, - соврала Раиса, понимая, что она просто перекинула душевную боль раненого на кого-то еще, струсив, не умея сказать правды, - Вы с ним теперь не скоро встретитесь, тебя в хирургию, его…
– В ожоговый, понимаю, - немного успокоился сержант, - У нас лучшие врачи, я знаю. А мне теперь - надолго в тыл?
– Рентген сделать надо, - избавленная от необходимости врать, Раиса почувствовала, как легче стало говорить и отполз от горла ком, - Считай, месяца два. Но уж как повезет, точно тебе только врач в госпитале скажет. Если трещина только в кости -
А бесстрастный голос в голове твердил свое: “Уже пора заканчивать следующего”.
– Спасибо, доктор, мы еще им покажем!
– кто-то из санитаров помог раненому встать и повел его к палатке для ожидающих эвакуации. Раиса посмотрелати вслед, пока они не скрылись, а потом, ткнулась лбом в мачту палатки, и, зажав себе рот ладонью, тихонько завыла. Целую минуту, наверное, никакой посторонний голос в голове ее не беспокоил, а потом столь же холодно напомнил: “Четыре минуты на раненого. Нельзя так. Следующие ждут. Они ничем не хуже”.
Страх пришел не сразу, видимо, тот суровый и требовательный голос не давал ему выхода до самого конца смены. А после, за ужином, этот страх колыхнулся в груди и выплыл. “С ума сошла! Не прошло и недели - дождалась галлюцинаций. Что же дальше? Спишут?!” Перед глазами Раисы стояло белое, перекошенное кривой странной не то улыбкой, не то гримасой боли лицо водителя старой полуторки с вырванным бортом. Той самой, на которой они мучительных несколько суток отступали по степи, пока не вышли к Перекопу. Тогда она впервые после медтехникума воочию увидела потерю рассудка. Неужели еще чуть-чуть - и ее ждет то же самое?
Мучительно загрузив в себя порцию каши-размазни и запив чаем, она отправилась за советом к Огневу. Никому другому Раиса не решилась бы сейчас довериться. Тот тоже сменился, поел и стоял, глядя вдаль и разминая плечи.
– Алексей Петрович… Не знаю, как и сказать…
– Не знаете, как сказать - говорите с начала. Не можете с начала - говорите с любого места, но, по возможности, в одном направлении, - товарищ профессор, конечно, отшучивался, но по глазам и рукам было видно - подобрался, как перед прыжком.
– Мне каж… - она оборвала себя, не говорят “кажется”, нет в медицине такого понятия, - Похоже, я сошла с ума. Всерьез. С середины смены слышу в себе два голоса. Просто в голове, как сумасшедшим и полагается.
Ей хотелось спросить, что с ней теперь будет, не спишут ли ее с таким “трудовым коллективом”, но не решилась. “У плохого солдата перед атакой всегда живот болит”. Но она ведь не хочет, всеми силами не хочет, чтобы ее списывали! А сознавать, как быстро твой рассудок сдает позиции, это оглушающе страшно.
– Отвоевалась, да? Чуть нажало - и треснуло?!
– Спокойно-спокойно. Давайте подробнее. Что за голоса? Что говорят? Галлюцинации еще какие-то есть?
– Даже не знаю… как будто мой голос. Как будто надиктовывает диагноз. А галлюцинаций нету, точно нету!
– Правильный диагноз?
– Да…
– Именно голос или, скорее, второй поток мыслей, независимый?
Раиса задумалась:
– Скорее, наверное, мысли…
– А!
– Огнев с облегчением вздохнул и лицо его смягчилось, - Так это никакое не сумасшествие. Это вы, Раиса Ивановна, военным врачом становитесь. Слышали такое - “руки сами делают”? Вот и с головой так бывает. Это мозг адаптируется к очень большой нагрузке. Вот если голоса чужие, грозят, заставляют делать странное, или всякое мерещится вроде черных птиц - тогда дело плохо. Но считается, что без наследственного отягощения такого практически никогда не случается. У вас в роду душевнобольных не было?