Проще, чем анатомия
Шрифт:
– Нет… Ну, я не слышала…
– Значит, и бояться нечего, разве что военного невроза, но он-то течет регрессивно. [*Алексей Петрович, увы, неправ. Но до термина “ПТСР” еще десятки лет. На тот момент диагностируют “военный невроз”, и считают, что протекает он сравнительно легко.] Если будет совсем тяжко - обращайтесь, назначу люминал и одно дежурство сдвинем. Обращайтесь, будет совсем тяжело - не стесняйтесь! Врачу важнее, чем кому-либо, точно понимать, когда нужно работать, а когда нужно лечь. И вот сейчас, - он глубоко вздохнул,
Огнев проводил Раису взглядом, помассировал глаза. Хорошо она держится. Скажи кто в сороковом, что вот так обернется… не поверил бы. А в том, что так будет держаться - еще тогда ни малейшего сомнения не было. А второй поток мыслей - штука, конечно, странная, но - работает же… Ничего. Втянется. Будет работать. И все мы - втянемся. И справимся. И погоним. До Берлина, если не дальше.
Насчет подъема командир, при всем своем опыте, оказался неправ. Четырех часов не прошло - всех подняли. Пришел приказ, нехороший, неприятный - сниматься. И как ни старались собраться побыстрее, а затемно отойти не успели, снялись, когда уже светало. Вдали гремело и сизые рассветные облака к северу озаряли багровые отсветы. Вражеская авиация била туда, где еще держалась пехота...
Хуже нет усталому собираться. Ермолаев аж голос сорвал, пока порядок навел. Раиса за всеми этими сборами спохватилась, когда колонна уже трогалась, и успела забраться в одну из последних машин, куда погрузили оставшиеся две палатки с кольями да тюки.
На всем этом добре под самой брезентовой крышей кузова полуторки устроились они вдвоем с поварихой Анной Тимофеевной, тоже до последней минуты хлопотавшей над переездом полевой кухни. Кухню эту, второй котел, прицепили за полуторкой. В кузове Раиса как упала между тюков, так и уснула, едва только сумела вытянуть ноги. Единственное, что хорошего можно было найти в этой внезапной передислокации - возможность выспаться. По нынешним временам - вещь крайне ценная и редкая.
Сквозь сон шуршали по брезенту капли дождя и ей казалось, что это шуршат листья под окном ее комнатки в общежитии в Белых Берегах. Во сне Раиса увидела ее так ясно, как наяву не припомнила бы. За окном шумел летний дождь, трепал ветер кусты сирени, а потом где-то наверху тяжко громыхнул гром и отблеск молнии отразился в каплях на мокрых листьях.
От этого грохота Раиса и проснулась. Открыла глаза, но ничего не увидела. Было темно и душно, что-то тяжелое навалилось на ноги и грудь, не давая шевелиться и мешая дышать. Совсем рядом кто-то глухо вскрикнул и застонал.
С трудом высвободив левую руку, она попыталась сдвинуть с себя эту тяжесть, толкнула кулаком - подалось. Дышать стало легче и прорезался свет. Раиса сообразила, что лежит в кузове полуторки, полузаваленная тюками.
Машина их стояла, сильно накренившись на правый борт. Извиваясь, Раиса с трудом выползла из-под тюков, и только тогда увидела, кто кричал. Анна Тимофеевна. Она застряла между тюков,
– Тихо! Анна Тимофевна, сейчас вытащу! Что такое?
Та взглянула на Раису почти с ужасом: “Нога… Рая, нога моя, где? Ой, пропала… Не чую!”
Вытащить крупную, рослую женщину из-под тюков получилось не сразу. Но когда удалось стащить самый большой, Анна Тимофеевна ухватилась за борт и одним рывком, охнув от боли, выдернула себя из-под завала. По счастью, страшного ничего с ней не случилось: ногу просто подвернула, связки целы.
Кто-то снаружи откинул борт их машины:
– Живы? Вылезай, приехали!
Приглядевшись, Раиса узнала командира хозвзвода, что ехал с ними в кабине. Лицо у него было в крови, как из драки выскочил.
– Товарищ младший лейтенант, что случилось? Бомбили? Сильно вас задело? Дайте посмотрю!
– Раиса сделала отчаянную попытку найти в толще тюков санитарную сумку, которая точно была при ней, но сделать это можно было, наверное, только разгрузив всю машину.
– Об кабину шарахнуло. Помирать полетели фрицы, - он сплюнул.
– По дороге где-то грянуло, впереди нас. А Гусев как увидал, руль вбок — и вот, приехали.
Раиса выглянула из-за брезента и поняла, что они уже не на дороге — машина завалилась на борт под небольшой каменный мостик, держалась, можно сказать, на одних только кустах, чтобы совсем не рухнуть вниз. Пришлось выбираться наружу. Спустилась сама, помогла выбраться охающей Анне Тимофеевне. Повариха огляделась и всплеснула руками:
– Батюшки-святы! А котел-то где?!
Невидимая в утреннем тумане речушка журчала где-то внизу. Туда вели следы от двух колес и туда, причитая бросилась Анна Тимофеевна, забыв про свою ногу. От полевой кухни и след простыл.
– Ладно хоть сами живы… - начхоз покосился на небо в серых рваных тучах.
– Зубы-то целы у вас?
– Не надо, я уже проверил - все в порядке, - ответил вместо него выбравшийся из-под мостика Кошкин. На лбу у него красовалась свежая ссадина. Раиса сообразила, что тот тоже ехал в кабине, и зубы уберег только благодаря своему небольшому росту. Крепкий высокий начхоз угодил в переднюю панель челюстью, Кошкин — лбом. И вот - приехали. Машина в кювете, кухня под мостом, и с шофером - неладно.
– Да тут я… - подошел шофер Гусев. Вид у него был виноватый, лицо бледное, кашлял, болезненно морщась, дышал с трудом и говорил запинаясь, будто никак опомниться не мог, - Оторвались мы от колонны, эх… Разгружаться придется. А то не выехать.
– Вижу я, какой вы живой после такого удара об руль. У вас ребра помяты, - строго прервал его Кошкин.
– Сейчас перевяжу и сидите здесь. Раиса Ивановна, вы в порядке?
Узнав, что все, кроме шофера, в общем-то целы, и машину кажется можно вытащить, он оглянулся на небо, сочащееся дождем, и негромко выругался: