Семейство Доддов за границей
Шрифт:
— Мистриссъ Доддъ, позвольте предложить вамъ вопросъ, длаемый не изъ пустаго любопытства или досады, а единственно съ цлью удостовриться въ физіологическомъ факт: не-правда-ли, что женщина тоже принадлежитъ къ роду человческому?
Нтъ, милый Томъ, не спасла меня кротость тона! Мистриссъ Д. накинулась на меня, какъ тигрица. Научная сторона вопроса была отвергнута съ презрніемъ, и мн грозно кликнули: „нтъ, этимъ вы не отдлаетесь!“ — „Отдлаетесь!“ я разинулъ ротъ, слыша такой терминъ, показывавшій, что виновникомъ всего бдствія объявляютъ меня! Такое предположеніе неправдоподобно, нелпо, но оказалось основательно. Послушайте только, какія обвиненія посыпались на меня! Еслибъ я принялъ надлежащія мры разузнать, кто такой женихъ; еслибъ я хорошенько разспросилъ о немъ; еслибъ я имлъ хотя
Часто я замчалъ, что, будучи по совсти совершенно убжденъ въ моей невинности, мистриссъ Д. старается поколебать мое собственное убжденіе въ моей правот, и наконецъ успваетъ доводить меня до того, что я считаю себя невиннымъ преступникомъ. Ошибочна или нтъ бываетъ тогда моя горесть, но, увряю васъ, милый Томъ, самый отчаянный злодй не позавидуетъ въ этихъ случаяхъ моему положенію.
Я сидлъ мрачный, безмолвный подъ внезапно-постигавшими меня ударами; и хотя Мери Анна говорила мало, но ея краткія: „согласитесь, папа“, — „вы сами помните, папа“, — „вы сами это скажете, папа“, достаточно пополняли оркестръ. Я не говорилъ ничего, но все думалъ и думалъ. Мысли мои были таковы: подобнаго случая въ Ирландіи съ нами не было бы. Зачмъ же намъ продолжать подвергаться новымъ промахамъ въ этомъ род? Зачмъ жить въ земл, гд не умемъ даже отличить знатнаго жениха отъ мошенника?
Такъ мы дохали до Донаушингена, гд остановились обдать и гд нагнала насъ прислуга, для которой оставили мы въ замк свой экипажъ. Почтальйонъ передалъ мн записку отъ Морриса, въ которой говорилось, что Джемсъ прідетъ къ намъ завтра прямо въ Констанцъ. Вся компанія, пріхавшая въ карет: Бетти, Августина, Патрикъ, другой лакей и еще пятый, незнакомый человкъ — вс были мертвецки-пьяны, такъ-что ужь впослдствіи могли объяснить намъ появленіе незнакомца. Впрочемъ, было не до разспросовъ. Поздно ночью мы дохали до Констанца, гд и остаемся до будущихъ распоряженій.
Но, разсказавъ подробно наше приключеніе, скажу вамъ о таинственномъ спутник Патрика и Бетти. Наша служанка также воспламенилась въ замк брачными намреніями, и, не страшась, что предметъ ея страсти принимаетъ ложный титулъ, называясь пастухомъ аддеемъ, отдала ему свою руку. Тотчасъ, посл нашего отъзда, они повнчались и во всю дорогу продолжали свадебный пиръ. Если бъ дура Бетти Коббъ вышла за новозеландца или каффра, вроятно, ея мужъ былъ бы красиве избраннаго ея сердцемъ шварцвальдскаго калибана. Теперь вопросъ: что намъ съ нимъ длать? — потому-что ни мистриссъ Д. не хочетъ разстаться съ Бетги, ни Бетти съ владыкою своей души. Приходится таскать съ собою по Европ этого урода, ростомъ въ сажень; надобно кормить и одвать это новое заграничное пріобртеніе. Интересне всего то, что онъ гордится своимъ званіемъ и не хочетъ мнять пастушескаго жезла на лакейскую ливрею. стъ онъ по-крайней-мр за троихъ и значительно содйствуетъ трактирщикамъ въ опустошеніи нашихъ кармановъ.
На какомъ основаніи внезапно привязались мистриссъ Д. къ супруг этого прожорливаго звря — не знаю; до-сихъ-поръ она вчно бранила ее, проклинала день, когда взяла ее съ собою, а теперь, когда содержать ее съ мужемъ стало намъ дйствительно-убыточно, мистриссъ Д. не хочетъ и слышать о разлук съ нею. Это опять женская странность, для меня непонятная.
Но заключу существеннымъ: денегъ, денегъ, денегъ! милый Томъ; пришлите мн ихъ скоре
Преданнйшаго
Кенни Дж. Додда.
PS. Джемса еще нтъ до-сихъ-поръ.
Констанцъ вовсе не швейцарскій, а баденскій городъ, какъ я узналъ сейчасъ отъ полицейскаго, который приходилъ спросить: кто мы и по какимъ дламъ пріхали. Отвчать на это не такъ легко, какъ онъ воображаетъ.
Часть пятая и послдняя
ПИСЬМО I
Мери Анна Доддъ къ миссъ Делэнъ, въ Боллиделэнъ.
О, съ какою любовью бросаюсь я въ объятія твои, мой другъ! Какъ умоляю тебя дать мн убжище въ твоемъ нжномъ сердц! Все кончено, мой милый другъ, все миновалось! Ты изумляешься, ты блднешь, ты дрожишь; но успокойся, Китти, и выслушай меня. Я безсильна, я беззащитна передъ упреками дружбы! Ты обвиняешь меня, ты готова произнести мой приговоръ… о, остановись, мой другъ! Я виновата, признаюсь въ томъ; я преступница! Ты говоришь: «все кончено! Такъ Мери Анна смялась, играла его чувствами! измнила ему въ послднюю минуту!» Да, ты обвинишь меня въ этомъ! Трепещу и сознаюсь въ своей вин; но я не такъ виновна, какъ ты можешь думать. Выслушай мои оправданія; будь снисходительна, будь сострадательна.
Сознаюсь во всемъ, не отрицаю ничего. Не могу даже сказать, что чувства мои измнились по долгомъ, основательномъ размышленіи. Не могу сказать, что боролась съ моими сомнніями, уступила имъ, только обезсиленная борьбою — нтъ, мой другъ, не могу хитрить съ тобою. Признаюсь теб, что въ то самое утро, какъ письмо твое было получено мною, въ ту минуту, какъ мои горячія слезы текли, падая на страницы, исписанныя твоею рукою, какъ я цаловала строки, дышавшія твоею любовью, въ эту минуту мгновенно озарился мой горизонтъ; пространство населилось образами и лицами; предостерегающіе голоса раздались вокругъ меня и надо мною, и прочитавъ твои слова: «итакъ, если все твое сердце нераздльно принадлежитъ ему…» — я затрепетала, Китти, глаза мои наполнились слезами, грудь моя взволновалась рыданіями и я, въ смертельной тоск воскликнула: «о, спасите меня отъ клятвопреступленія, спасите меня отъ меня самой!»
Да, твое письмо разрушило все. Это была сцена, какою заключается второй актъ Лучіи ди Ламмермуръ. Мама, баронъ, Джемсъ — вс были готовы къ совершенію брака; и, какъ Лучія, одтая ужь въ подвнечное платье, съ розами въ волосахъ, въ очаровательномъ убор изъ брюссельскаго кружева на голов, я предстала имъ блдная, трепещущая! Роковой вопросъ твой звучалъ въ ушахъ моихъ, какъ грозный голосъ неумолимаго, правдиваго судьи: «все ли твое сердце нераздльно принадлежитъ ему?» — «нтъ, нтъ!» вскричала я громко, «не принадлежитъ, не будетъ принадлежать!» Не помню, въ какой дикой рапсодіи высказались мои волненія; не помню, какимъ бурнымъ водопадомъ излилось мое сердце. Я говорила въ томъ восторженномъ энтузіазм, какимъ возносилась древняя пиія. Я не знаю ничего; слышала только потомъ, что сцена была невыразимо-ужасна. Баронъ, бросившись на своего арабскаго коня, ускакалъ въ лса; Джемсъ, въ изступленіи, увлекаемый какимъ-то мщеніемъ — кому, за что, не зналъ онъ самъ — поскакалъ за нимъ; мама упала въ обморокъ, испуская ужасные вопли; самъ папа, который такъ флегматиченъ, кричалъ въ ужас и рвалъ на себ волосы.
Сцена перемняется. Мы скачемъ по констанцской дорог. Замокъ съ густыми своими лсами исчезаетъ за нами; дикія горы Шварцвальда встаютъ вокругъ насъ. Мрачныя сосны киваютъ намъ своими величественными глазами; хоръ лсныхъ птицъ провожаетъ насъ тоскливою пснью; скалы, обрывы, кипящіе каскады мелькаютъ передъ нами; мы скачемъ, скачемъ; но еще быстрй несется вмст съ нами тоска, врная наша спутница.
Мы прибыли въ Констанцъ въ полночь. Я бросилась въ постель, и рыдала, пока задремала въ изнеможеніи. Сладки, сладки были эти слезы: он лились кристальною струей изъ переполненнаго бассейна — да, переполнено было грустью сердце твоей бдной Мери Анны!