Следователи
Шрифт:
В результате утренних поисков установили: девятого марта в доме был Михаил Жигунов — сын погибшего. Ушел, когда стемнело. Эти сведения имели тем большее значение, что отец и сын Жигуновы жили порознь, общались мало, многие знали об их взаимной неприязни.
Отец и сын
В кабинет Засыпкиной доставили Михаила Жигунова. Невысокий, с редкими прямыми волосами человек, о котором единственно что можно было сказать с полной уверенностью: выпивает. Привезли его на машине в сопровождении оперативных работников,
— У вас есть перчатки? — неожиданно спросила Галина Анатольевна.
— Есть... А что?
— Где они?
— Дома.
— Какие у вас перчатки?
— Обыкновенные. Кожаные.
С окончательными выводами Засыпкина решила не торопиться, тем более что в квартире Михаила Жигунова предстоял обыск.
— Михаил Александрович, вы знаете, что произошло в доме вашего отца?
— Да уж знаю... Рассказали люди добрые.
— Какие у вас были отношения с отцом?
— Нормальные. Хорошие отношения, — неуверенно добавил Жигунов, вспомнив, видимо, поговорку, что о мертвых — или хорошо, или ничего. — Были...
— Почему вы не жили вместе? Отец сдавал полдома чужим людям, а вы, родной сын, живете на стороне.
— Так уж получилось. К родителям лучше ходить в гости. А жить вместе... Слишком много точек соприкосновения. Да и выпивал он, откровенно говоря. Не дом, а проходной двор. Кто с бутылкой придет — свой человек, желанный гость.
— Но квартиранты не жаловались?
— Дергачевы? Да они сами такие же.
— Значит, вы не любили отца?
— Я такого не говорил.
— Любили?
— И этого не говорил. Отец — он и есть отец.
— Вы — наследник. Значит, дом теперь ваш?
— Что осталось от дома — мое.
— У вас с отцом были ссоры из-за дома?
— Как вам сказать... Не то чтобы ссоры... Мне, в общем-то, есть где жить. Но разговоры о доме были. Он сам затевал. Это и понятно: один остался. Мать тоже ушла, жила отдельно, не могла она с ним. Вот он и заговаривал время от времени об этом доме. Как я понимаю, пытался нас привлечь к себе. Дескать, помру — вам перейдет... Собутыльников у него всегда хватало, а близких людей не осталось.
— Вы были вчера у отца?
— Заходил.
— По какой надобности? Родственной привязанности нет, говорить не о чем, праздники кончились, день рабочий, а вы у отца. Вот и спрашиваю — зачем приходили?
— А что, нельзя? — усмехнулся Жигунов.
— Почему же нельзя, можно. Даже нужно посещать отца. Я спрашиваю именно о вчерашнем дне, когда совершено преступление, когда преступник, чтобы замести следы, поджег дом... Тот самый, который отец вам
— Это, по-вашему, что же получается? — прищурился Жигунов. — Хотите сказать, будто я в отместку?
Про себя Засыпкина отметила, что он вряд ли в полной мере понимает суть вопросов. Михаил улавливал только их поверхностный смысл, а когда ему чудился какой-то намек, он истолковывал его по-своему, впадал в похмельную обидчивость, которая, впрочем, тут же проходила. Конечно, неплохо бы ему сейчас проспаться, прийти в себя, ясно осознать происшедшее, но не могла Галина Анатольевна дать ему такой возможности, не было времени.
Давно известна закономерность: убийства быстрее всего раскрываются по горячим следам, в первые два-три дня, когда преступник еще не пришел в себя, не успел успокоиться, привыкнуть к новому положению, не уничтожил следы, когда свидетели еще помнят время, погоду, цифры, выражения лиц. Позже они начинают сомневаться: видели человека то ли на прошлой неделе, то ли на позапрошлой, то ли до обеда, то ли поздним вечером. И тогда уж найти истину куда труднее. Поэтому допрос Жигунова, считала Засыпкина, необходимо провести немедленно. Впрочем, от его похмельного состояния была, возможно, и какая-то польза: он не мог юлить, хитрить, изворачиваться, поскольку даже самые простые ответы давались ему с трудом.
— Не спешите обижаться, — сказала Галина Анатольевна. — Послушайте. Вчера вечером вас видели выходящим из дома отца. Через некоторое время соседи заметили, что в доме пожар. Когда его погасили, внутри оказались убитые люди. В том числе ваш отец.
— Вон как вы повернули, — Михаил покачался из стороны в сторону, словно раздумывая, о чем лучше промолчать, какой ответ сулит ему больше неприятностей, и наконец решился: — Пришел он ко мне вчера на работу. В РСУ. С бутылкой. Выпили.
— На работе?
— А где же?
— Вдвоем?
— Нет. Свирин подоспел, нюх у него прямо-таки собачий!
— И никто не помешал?
— У нас?! Хорошо, что начальство не застало, а то пришлось бы поделиться.
— Что же было дальше? — спросила Галина Анатольевна.
— А что? Захмелел батя, и мы со Свириным отвели его домой. Так я и оказался там.
— Дальше.
— А что дальше? Привели и остались, не возвращаться же на работу. Неожиданно козырный день получился... Побыл я с ними до вечера и ушел.
— Кто там был, когда вы уходили?
— Отец. Свирин остался. Еще эти, Дергачевы, квартиранты. Да, чуть не забыл — Зинка Борисихина. Но за ней пришел муж со своим отцом, и они увели ее. Больно захмелела баба.
— Что же вы все там делали?
— Ну как... Выпивали.
— Разговоры интересные были?
— Да какие разговоры! — Жигунов махнул рукой с таким возмущением, будто его заподозрили в чем-то постыдном. — Батя не мог до конца сидеть, завалился. Борисихина пришла уже хороша, тоже рухнула... Дергачевы держались, они ребята крепкие... Кто еще? Свирин — тот молчал. Чокался исправно, а на большее сил не хватало, выключался потихоньку время от времени.