Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1967›

* * *

А. Твардовскому

Осень, опять начинается осень. Листья плывут, чуть касаясь воды. И за деревней на свежем покосе Чисто и нежно желтеют скирды. Град налетел. Налетел и растаял Легким туманом в лесной полосе. Жалобным криком гусиная стая Вдруг всполошила домашних гусей. Что-то печальное есть в этом часе. Сосны вдали зеленей и видней. Сколько еще остается в запасе Этих прозрачных стремительных дней? Солнце на миг осветило деревья, Мостик, плотину, лозу у пруда. Словно мое уходящее время, Тихо в затворе струится вода.

‹1969›

* * *

Ржавые

елки На старом кургане стоят. Это винтовки Когда-то погибших солдат. Ласточки кружат И тают за далью лесной. Это их души Тревожно летят надо мной.

‹1969›

* * *

И. Ж.

Ты о чем звенишь, овес, На вечернем тихом поле? От твоих зеленых слез Сердце тает в сладкой боли. И слышны во все концы На последнем склоне лета Тоненькие бубенцы Из серебряного света. Голоса сухой травы, Голоса сырой дороги. О покое, о любви, О растаявшей тревоге. О неведомой судьбе. И о днях моих начальных. И, конечно, о тебе. О глазах твоих печальных.

‹1973›

* * *

Мелкий кустарник, — Сырая осина, Синие ветки В лесной полосе. Тонкая, легкая Сладость бензина После заправки На раннем шоссе. А впереди — Догорают березы. Черная елка, Сосна и ольха. Тихое солнце Глядит на покосы, На побелевшие За ночь луга. Утренний иней, Конечно, растает, Снова откроется Зелень травы. Словно опять Ненадолго настанет Легкое время Беспечной любви. Милая женщина, Грустная птица! Все в этой жизни — До боли всерьез. Сколько еще Оно может продлиться, Это дыхание Желтых берез? Сколько еще За твоими глазами В кружеве этой Последней листвы Там, впереди, За полями, лесами — Жизни, печали, Дороги, любви?…

‹1974›

АЛЬФОНСАС МАЛДОНИС^{163}

(Род. в 1930 г.)

С литовского

НЕРИНГА

Стоит меж двух морских волнений, Меж двух бушующих брегов, Как статуя, что создал гений, Среди дождей и холодов. С заката осенью безлунной Задует ветер ледяной… И дышат медленные дюны, Омыты буйною волной. А ночью лезут оголтело На берег волны все лютей. И белых дюн нагое тело Изрыто оспою дождей. С заката осенью безлунной Задует ветер ледяной, И дышат медленные дюны, Омыты буйною волной.

‹1957›

НАЧАЛО РЕК

Звучали то громче, то тише Всю ночь соловьиные трели, И взгляды, во тьме оступаясь, Вслепую брели еле-еле. И мысли во тьме, словно рыбы, Когда им пора нереститься, Все против теченья стремились, Куда-то хотели пробиться. Не спрашивая, безрассудно Тянулись к началу, к истоку. Без устали год за годом Искали на ощупь дорогу. Одну — как у птицы на север К далеким родимым гнездовьям. Одну — как у маленькой речки К своим океанским низовьям.

‹1962›

САМОЕ ДОРОГОЕ

Родились, подросли, созрели, чтоб работать, жуя папиросу, пока головы не поседели и покамест нету склероза. Так работай, пока смекалист, думай думу свою упорно, ты ведь не записан покамест золотом на граните черном. Так работай же неуклонно, тихо, как подземные воды. Если жизнь к тебе благосклонна, то тебе оставляют годы чувство

творчества, чувство долга, чувство цели, и чувство власти, и работы ровно настолько, чтобы хлеб твой сделался слаще.

‹1962›

РИТОРИКА

Мы говорим. Меж пальцев сигареты, Как молнии домашние, храним. Как будто наше назначенье в этом, Страшась остановиться — говорим. В клочки друг друга рвем, сорим словами На сцене, на работе и во сне, И наши тени под прожекторами Комически шныряют по стене. Но это — камуфляж и дань рекламе. Сюжет — вне нас. И эпилог — за ним. Хоть ты смешон и странен, в этой драме Ты должен быть опорою другим. А время, наш невидимый закройщик, Другим слова и мысли передаст. Придет герой. Без слов свершит геройство, Вернув спектаклю ясность и контраст.

‹1965›

СЕРЕДИНА ЗИМЫ

Следы саней, все боле их и боле, и снег блестит чешуйками слюды. В рассветный час отчетливее в поле испуганные заячьи следы. На белизне, окрестности укрывшей, как восковой рисунок, предо мной высокий дым над низенькою крышей, колодец, словно холмик ледяной. Давайте же, снега, запорошите всего меня, и на исходе дня, как будто вокруг дерева, спляшите вокруг меня, снега, вокруг меня! И пусть, как заклинаньем, в этом круге я буду защищен от голосов ночных зверей, что бродят по округе в безмолвье коченеющих лесов.

‹1967›

ЮСТИНАС МАРЦИНКЯВИЧУС^{164}

(Род. в 1930 г.)

С литовского

СТЕНА

ПОЭМА ГОРОДА

(Отрывок)

Памяти моей матери

I Снаружи дома старого, К Стене, В морщинах и рубцах, Лишенной окон, — К слепой Стене На внутреннем дворе Прижалось время, Прислонилась вечность. Вкось указатель — Молния ночная, Стрелы неоперенной чернота Преследует и гонит Человека Во тьму, в извечный страх, — Чтоб возвратить Назад На несколько тысячелетий. УБЕЖИЩЕ Стрела вопит истошно: Нет ничего И не было. Вернись В пещерный век, — Тебе придется снова, Ты должен будешь Заново открыть Все — И топор, И клинопись, И бога. РИСУЙ НА ЧЕРНОМ ВЫСТУПЕ СТЕНЫ СВОЙ СТРАХ В ОБЛИЧЬЕ ЗВЕРЯ ИЛИ ВЫЙДИ ЕМУ НАВСТРЕЧУ И УБЕЙ ЕГО. Вопит истошно Молния ночная. А рядом слово белое Спокойно Вещает: РАЗМИНИРОВАНО. Трудно Уверовать душой в его реальность. Оно такое белое, Почти Бессильное, как ЭТОТ Вот ребенок, Который в ЭТОТ миг Среди двора На ЭТУ Стену, Как на доску в классе, Внимательно глядит. Потом подходит И ржавой шляпкой старого гвоздя, Осколком кирпича или гранаты Вычерчивает первое, кривое Аз, букву А. Постигнуты азы, Положено начало. Ах, Эвклиды, Ньютоны, Лобачевские, Сократы, Все ваши параллельные прямые, Параболы, трапеции, углы И этот исполинский знак вопроса, Стоящий перед миром, 2+2 Все это разве не следы усилий Убить свой страх В обличье Динозавра, Которого никто еще не видел, Но о котором каждому известно: Он существует… Серая Стена Изрезанного трещинами крова, Как старый холст экрана, Год за годом, Не избегая современных средств, Жизнь человека Излагает скупо. КОНЕЧНО, МЫ НЕРЕДКО УСТАЕМ И ЧАСТО ОШИБАЕМСЯ. КОНЕЧНО, ВСЕ ЭТО ТАК, — НО ВЗГЛЯДЫ ОТ СТЕНЫ НЕ ОТРЫВАЕМ НИКОГДА, СТАРАЯСЬ ПОСТИГНУТЬ ТАЙНЫЙ СМЫСЛ, ПОНЯТЬ ЕЕ.