Странник
Шрифт:
— Папа, мне худо, — признаюсь я ему.
— Потрудись, — негромко советует он.
Ласка его была ненавязчива, зато удивительно своевременна. Чем больше я взрослела, тем скупей она проявлялась, но кто еще был так заботлив и нежен? Кроме того, мы нравились друг другу. Мы хорошо смотрелись рядом. Я никогда не забывала, что кроме того, что он мой отец и знаменитый музыкант, он — весьма привлекательный мужчина. Впрочем, его неистовые поклонницы вряд ли бы дали об этом забыть.
Отцу также была по душе моя внешность. Не нужно напоминать вам, что я не красавица, но отец говорил, что отсутствие броскости, случается, привлекает внимание. Он находил у меня правильные черты лица, утверждал, что им свойственна мягкость (не любил слова «женственность», уверяя, что в приложении к женщине оно звучит двусмысленно), кроме того, моим глазам он приписывал некую одухотворенность. Мою прическу он считал старомодной («Начало века», — вздыхал
Однако я забегаю вперед, ибо до того, как я вступила в нервный период душевных бурь и пробудившихся инстинктов, должно было пройти немало времени и предстояло случиться важным событиям. Как я уже мимоходом сказала, наиболее близким приятелем отца был Владимир Сергеевич Багров, архитектор, которого представлять нет нужды.
Я употребляю слово «приятель», потому что отец своим отношениям с людьми, вызывавшими его симпатию, придавал именно такой характер. Когда однажды мы с ним заговорили об этом, он сказал, что «приятель» — отличное слово, означающее, что человек приятен. Очень важно, чтоб он таким и остался, сохранить труднее, чем обрести.
Эта умеренность отца меня огорчила. Мои дружеские связи были самозабвенны и пылки. Поиск родственной души был моей насущной потребностью, и находка дарила мне счастье. Однако чем полней оно было, тем болезненней были охлаждения, в особенности когда они происходили без ясно видимых оснований. В одну из таких печальных минут я спросила отца, в чем тут дело. Он помедлил с ответом, мне вдруг показалось, что этой темы ему не очень хотелось касаться. Смысл его слов сводился к тому, что дружеским отношениям присуще непроизвольное коварство. Когда расходишься с друзьями, многие, и ты сам в том числе, не могут уразуметь причины. Между тем все достаточно просто — ты устаешь от человека. Так бывает и в браке, но в нем, чаще всего, перетерпишь, пройдешь сквозь кризис. В дружбе, свободной от брачных обязанностей, ты предпочитаешь (что порой неразумно) отойти в сторону, а там и растаять.
— Ты считаешь подобное неизбежным? — спросила я.
— В большинстве случаев.
— Как же быть, чтобы сохранить человека?
— Не сходиться с ним слишком близко, — сказал отец, — не опутывать обязательствами друг друга — одним словом, держать дистанцию.
— Грустно, — вздохнула я.
— Разумеется, — согласился он, — но тут смысл не только в пользе, а и в душевной гигиене.
Итак, среди отцовых приятелей Багров занимал, я это свидетельствую, бесспорно первенствующее положение. То был человек незаурядный, не только потому, что незаурядным было его дарование зодчего. Работы его широко известны, и я не стану о них говорить. В нем чувствовалась неутихающая, какая-то бессонная работа души. Это достойное уважения свойство было, однако, сильно окрашено весьма изнурительным самоедством. Внешне это проявлялось в устойчивой хмурости, неохотном участии в спорах (впрочем, если тема задевала его за живое, он за словом в карман не лез). Отец однажды высказал мысль, что успех, в особенности официальный, действует на людей по-разному. Одних изумительно раскрепощает, преисполняет особой уверенности, других смущает и сковывает непостижимым образом. Создается впечатление, что им не по себе от пролившегося на них дождя благ и отличий. Багров принадлежал ко вторым, он очень серьезно относился к своему труду, и Борис Петрович Ганин однажды высказал мнение, что его беспокоит заметная разница между судьбой, например, Ван Гога и собственной. Отец возразил, что в наше время художников предпочитают поощрять, ныне родители не рвут волосы, если их дети, вместо того чтобы служить в банке, идут в артисты.
Так или иначе, Багрову достался трудный характер, и, если бы не ощущение значительности, которое от него исходило, он мог показаться изрядным занудой. Некоторые, впрочем, таковым его и считали. Но не отец. Тот знал ему цену и был, безусловно, к нему привязан. Багров, в свою очередь, искал его общества, восхищался талантом и не пропускал ни одного концерта. Он был женат дважды, и оба раза — неудачно. Впрочем, возможно, неудачно вышли замуж его жены. Так или иначе, в те годы, когда я его увидела впервые, он жил один. От обоих браков у него были дети, сын и дочь, и, как я узнала со временем, он был любящим отцом, не слишком счастливым в отцовстве. Сводные брат и сестра также были далеки друг от друга. Таким образом, «на полпути земного бытия» этот завоеватель жизни оказался без домашнего очага, почти убежденный
И тогда я мало поняла этот шаг, и теперь могу предложить весьма вольную версию. Все же, мне кажется, она близка к истине. Думаю, что прежде всего ее утомило то кликушество, которое всегда сопровождало отца. Его почитатели, и в особенности почитательницы, могли вывести из себя даже ангела (я тоже порядком от них хлебнула), а Ольга Павловна была женщиной, рожденной не для служения идолу. Она была не из жен-рабынь, не из жен-соратниц, а из жен-соперниц. Полагаю, что поначалу отца это ее качество даже привлекало, ведь он не сталкивался с ним у женщин, которых знал, но потом оно перестало быть внове и, очевидно, утратило свою пикантность. Возможно, Ольга Павловна почувствовала, что обаятельная ирония отца обратилась на нее, а перенести это ей было трудно.
Однако больше другого, и в этом я убеждена, ее травмировала та дистанция, которую привык держать отец. Смириться с этим ей, жене, к тому же личности равноценной (а с этим ощущением она жила), было для нее оскорбительно. Главное же, эта недоступность отца поселяла в ней страх и неуверенность, — неизвестно, что он выкинет завтра. Расстался же он из-за нее с моей матерью, достоинств которой она не могла отрицать. Быть может, до нее доходили слухи, что отец не всегда оставался безучастен к обожанию, которым был окружен. Кто знает, как может все обернуться, — сперва снизошел, потом возгорелся, с такими натурами это бывает.
Разумеется, только к добропорядочному и надежному супругу, несмотря на потребность в твердой почве, Ольга Павловна никогда бы не ушла. При всей своей доброте и щедрости, она была дама амбициозная. Но Багров был и знаменит и обласкан, зато в отличие от отца не был человеком подмостков, с ним глаза могли отдохнуть от резкого света прожекторов. И если насмешливый взор отца внушал ей тайные опасения, то мрачноватая основательность Багрова ей безусловно импонировала. Сыграло роль и его одиночество. И само по себе оно способно растрогать, а в человеке крупном еще и увлекает. Неудача освобождается от бытовой тусклости и приобретает романтическую окраску. Насколько я знаю Ольгу Павловну, она не могла не отреагировать. Почти в равной степени были задеты ее природное добросердечие и склонность к значительным сюжетам. Что касается самого Багрова, то тут я могу только догадываться. Поступки мужчин и двадцать лет спустя во многом для меня не понятны. С одной стороны, они бывают так прямолинейны, что ставят в тупик, с другой — ни один психоаналитик в них не разберется.
Как сочетать решение Багрова с его разочарованностью в институте брака? С тем, что он знал Ольгу Павловну немало лет и в ней не было «прелести неизвестности»? Наконец, с его искренней приязнью к отцу? Обо всем этом остается гадать. Будем думать, что пути мужчины к женщине неисповедимы, трудно объяснить, почему вдруг бьет ток и вспыхивает искра. Несомненно и то, что Багров не был рожден для жизни холостяка, а в неизвестности он не усматривал прелести, после пережитых вьюг все неведомое его лишь пугало. В Ольге Павловне он ощущал участие и, как ему думалось, понимание, которого прежде не находил. Его развороченная душа, травмированная обеими женами и слишком сдержанными детьми, отогревалась и рубцевалась в благодатном присутствии моей мачехи. Я уж не говорю о том, что она была хороша собой, в том возрасте, когда женщина приперчена опытом и оттого вдвойне привлекательна. Такие дамы очень милы, они умеют распорядиться своими достоинствами и не выпячивать своих слабостей. Что же касается его симпатий к отцу, то, видимо, он укротил их на время, а может быть, Ольга Павловна исподволь сумела внушить ему успокоительную мысль об известной исчерпанности отношений. Очень возможно, что она была искренна. Чего доброго, Багров мог даже решить, что он разрубает гордиев узел, после чего всем троим станет легче. Такое убеждение для него было бы крупным моральным подспорьем. И кстати, я могу допустить, что оно соответствовало положению вещей.
Как отнесся отец к происшедшему? Я была пусть не по годам развитым, но все же тринадцатилетним подростком и, естественно, не могу с уверенностью судить о тогдашнем его состоянии. Безусловно, он не производил впечатления человека, пережившего драму. Он остался ровен, невозмутим, в глазах по-прежнему мерцала усмешка. Разве только стал деятельнее обычного, больше времени проводил за роялем. («Потрудись», — говаривал Лев Николаевич.) Однажды я все же заговорила на эту щекотливую тему и высказала по адресу мачехи неодобрительное недоумение. Он сразу прервал меня и сказал, улыбнувшись, что, когда являются неприятности, их причину надо искать в себе.