Том Соуер за границей
Шрифт:
Но Джимъ не пошелъ въ карманъ за отвтомъ и возразилъ:
— А млечный путь?… Это что такое, желалъ бы я знать?… Что такое млечный путь? Прошу отвтить на это!
— По моему мннію, это складочное мсто. Это только мнніе… именно мое личное мнніе… и другіе могутъ думать иначе, но я думалъ тогда и убжденъ и понын, что это складочное мсто. Сверхъ того, это осадило Тома. Онъ не нашелся, что отвтить, и выраженіе лица у него было такое, какъ у человка, котораго хватили по спин мшкомъ съ гвоздями. Онъ сказалъ только, что пускаться въ отвлеченныя разсужденія со мною и съ Джимомъ,
Мы начали снова разсуждать о величин Сахары и чмъ боле сравнивали мы ее съ тмъ или другимъ, тмъ громадне, значительне и величественне она намъ казалась. Томъ, все подыскивая сравненія, сказалъ, наконецъ, что она совершенно равна Китайской имперіи. И онъ показалъ намъ, какое пространство Китай занимаетъ на карт и сколько отходитъ подъ него, дйствительно, въ мір. Все это было изумительно и я сказалъ:
— Ну, я слыхалъ и прежде, даже много разъ, объ этой Великой степи, но я никакъ не думалъ, что она иметъ такое значеніе.
Томъ возразилъ:
— Значеніе! Сахара иметъ значеніе! Вотъ именно такъ разсуждаютъ иные люди. Если что громадно, то у нихъ и значительно. Только это имъ и понятно. Они видятъ только объемъ. Между тмъ, взгляни ты на Англію. Это самая важная страна въ мір, а ты можешь засунуть ее Китаю въ жилетный карманъ, да еще и найдешь ее потомъ тамъ съ трудомъ, когда она теб понадобится. Мой дядя Абнеръ, — онъ былъ пресвитеріанскій проповдникъ и самый завзятый, можно сказать, — такъ онъ всегда говорилъ, что если по величин можно судить о значеніи, то чмъ должно быть небо по сравненію съ другими мстами?
Мы увидли, вдругъ, вдали, на самомъ краю свта, какой-та невысокій холмъ. Томъ перервалъ свою рчь, схватилъ подзорную трубу съ видимымъ волненіемъ, посмотрлъ въ нее и сказалъ:
— Это онъ… тотъ самый, котораго я все искалъ, это врно! Если моя догадка не ошибочна, то это онъ, тотъ холмъ, въ который дервишъ ввелъ человка, чтобы показать ему тамъ вс сокровища міра.
Мы стали смотрть, а онъ принялся разсказывать намъ изъ «Тысячи одной ночи».
ГЛАВА X
Томъ говорилъ, что произошло это вотъ такъ: по степи тащился пшкомъ, въ страшно знойный день, одинъ дервишъ. Онъ прошелъ уже тысячу миль, былъ голоденъ, одинокъ, измученъ, но повстрчалъ, именно около той мстности, въ которой мы находились теперь, одного человка, гнавшаго сотню верблюдовъ, и попросилъ у него милостыни. Но владлецъ верблюдовъ извинился передъ нимъ своей бдностью. Тогда дервишъ спросилъ:
— Эти верблюды твои?
— Да, мои.
— У тебя долги?
— У меня? Никакихъ.
— Я полагаю, что человкъ, у котораго сотня верблюдовъ, а долговъ нтъ, можетъ назваться богатымъ, и не только просто богатымъ, а даже очень богатымъ. Правду я говорю?
Владлецъ верблюдовъ долженъ былъ сознаться, что оно такъ. Тогда дервишъ сказалъ:
— Господь далъ теб богатство, мн далъ въ удлъ нищету. У Него свои цли и он всегда благія… да
Верблюдовожатый смутился, но онъ былъ страшно жаденъ до денегъ и не любилъ разставаться ни съ однимъ центомъ, поэтому онъ началъ жаловаться, объяснять, что времена были трудныя.
Онъ говорилъ, что хотя взялъ подрядъ на доставку большого груза въ Бальсору, за что и получилъ хорошую плату, но назадъ ему пришлось возвращаться порожнемъ, и потому барышъ отъ всей сдлки былъ очень не великъ. Дервишъ тронулся тогда дале въ путь, говоря:
— Ну, что длать, твои разсчеты… Только я теб скажу, что промахнулся ты на этотъ разъ, потерялъ случай.
Понятно, что верблюдовожатому захотлось узнать, какой такой случай онъ пропустилъ? Могло быть, что дло шло о возможности зашибить деньгу… Онъ побжалъ за дервишемъ и сталъ такъ слезно и настойчиво просить его сжалиться и сообщить, про какой случай онъ говорилъ, что дервишъ согласился, наконецъ, и сказалъ:
— Видишь ты этотъ холмъ въ далек? Въ немъ скрываются вс сокровища міра и я искалъ человка съ особенно доброй душою и благородными чувствами, потому что, если бы мн удалось повстрчать такого, я смазалъ бы ему глаза однимъ бальзамомъ, съ помощью котораго онъ увидалъ бы эти сокровища и могъ бы взять ихъ себ.
Того даже въ жаръ бросило. Онъ сталъ плакать, просить, мучился, валялся въ ногахъ у дервиша, уврялъ, что онъ именно такой хорошій человкъ и что онъ можетъ представить тысячу людей, которые засвидтельствуютъ, что никто и никогда не описывалъ его еще такъ врно, какъ онъ самъ теперь.
— Ну, хорошо, — сказалъ дервишъ, — если мы навьючимъ твою сотню верблюдовъ, отдашь ты мн половину ихъ?
Верблюдовожатый былъ почти вн себя отъ радости и отвтилъ:
— Вотъ это дло!
Они ударили по рукамъ. Дервишъ вынулъ коробочку съ бальзамомъ, натеръ имъ правый глазъ вожатаго, холмъ разверся передъ ними, они вошли и имъ представились безчисленныя груды золота и драгоцнныхъ каменьевъ; все это сверкало, какъ будто вс звзды небесныя свалились сюда…
Оба они принялись за дло, навьючили верблюдовъ насколько т могли только стащить, и затмъ каждый пошелъ въ свою сторону съ своей полусотней животныхъ. Но не прошло долгаго времени, а верблюдовожатый воротился, догналъ дервиша и сказалъ ему:
— Послушай, теб не съ кмъ длиться и ты получилъ боле, чмъ теб требуется. Будь же добръ, отдай мн еще десять верблюдовъ.
— Хорошо, — отвтилъ дервишъ, — не стану спорить; то, что ты говоришь, похоже на дло.
Онъ выполнилъ просьбу вожатаго, они разстались и дервишъ снова отправился въ путь съ своими сорока верблюдами. Но скоро тотъ нагналъ его снова, съ криками и воплемъ рыдая и выпрашивая еще десятокъ верблюдовъ; онъ говорилъ, что тридцати животныхъ, навьюченныхъ сокровищами, слишкомъ достаточно для дервиша, потому что, какъ извстно, дервиши живутъ очень скромно, своего хозяйства не ведутъ, а продовольствуются гд придется и платятъ за то по своему усмотрнію.