Том Соуер за границей
Шрифт:
Мы съ Джимомъ очень дивились тому, какъ могъ Томъ, очутясь въ незнакомой и такой громадной стран, какъ эта, направиться такъ прямо и отыскать подобную незначительную кучку земли, отличивъ ее сразу среди милліона другихъ, совершенно съ нею схожихъ, и это безъ всякаго другого руководства, кром его собственныхъ познаній и природной смтливости. Мы много разсуждали объ этомъ, но не могли угадать, какъ онъ тутъ изловчился. Правду сказать, я другой такой головы и не встрчалъ. Ему не доставало только лтъ, чтобы завоевать себ такую же славу, какъ капитанъ Кидъ или Уашингтонъ. И я скажу, что даже этимъ двумъ, при всхъ ихъ дарованіяхъ, было бы мудрено отыскать этотъ холмикъ, между тмъ какъ это было плевое дло для Тома Соуера: онъ перелетлъ черезъ Сахару и отличилъ это возвышеніе также легко, какъ вы отличили бы негра среди кучки ангеловъ.
Мы
ГЛАВА XI
Мы забавлялись тутъ дня два и, въ то самое время, когда полный мсяцъ коснулся другой оконечности степи, увидли рядъ маленькихъ черныхъ фигуръ, двигавшихся по его серебристому лику. Он вырзывались такъ отчетливо, какъ будто были нарисованы на немъ чернилами. Это былъ новый караванъ. Мы умрили скорость нашего полета и слдовали за этими путниками, просто ради общества, хотя это было намъ и не по дорог. Онъ грохоталъ, этотъ караванъ, и презабавно было намъ смотрть на него на слдующее утро, когда солнце облило пустыню своими лучами и на золотистый песокъ упали тни верблюдовъ, походившія на длинноногихъ старикашекъ, двигавишихся процессіей въ цлую тысячу человкъ. Мы не слишкомъ къ нимъ приближались, ставъ теперь осторожне и зная, что нарушимъ порядокъ шествія, перепугавъ своимъ появленіемъ верблюдовъ. Этотъ караванъ представлялъ собою самую блестящую картину по части пышныхъ одеждъ и величавости во всемъ. Нкоторые изъ главарей хали на дромадерахъ, — мы увидли здсь впервые это животное, — очень высокихъ и бжавшихъ въ перевалку, точно бы они были на ходуляхъ, что страшно перекачивало всадника и должно было порядочно взбалтывать обдъ у него въ желудк, я думаю; но за то дромадеры очень выносливы и превосходятъ верблюда въ скорости бга.
Караванъ сдлалъ привалъ среди дня, а затмъ, къ вечеру, снова выступилъ въ путь. Мы стали замчать вскор какую-то странную перемну въ солнц. Сначала оно стало похоже на желтую мдь, потомъ на красную, наконецъ, превратилось въ шаръ кровяного цвта; а въ воздух стало еще жарче и душне; потомъ все небо на запад потемнло, точно заволоклось туманомъ, но страшнымъ, зловщимъ, похожимъ на видимый сквозь красное стекло. Взглянувъ внизъ, мы увидли ужасное смятеніе во всемъ караван; вс люди метались, точно обезумвъ, потомъ бросились на землю и какъ бы замерли здсь.
Вслдъ затмъ, мы замтили, что что-то надвигается; походило это на страшно громадную стну, поднимавшуюся съ земли до небесъ; она закрыла собою солнце и приближалась точно какое-то полчище. Дунулъ на насъ легкій втерокъ, потомъ онъ засвжлъ и въ лицо намъ посыпались песчинки, жгучія, какъ огонь. Томъ крикнулъ:
— Это песчаная буря! Оборачивайтесь спиною къ ней!
Мы повиновались и не прошло боле минуты, какъ бушевалъ уже вихрь, песокъ летлъ въ насъ цлыми лопатами, затемняя все вокругъ насъ такъ, что ничего не было видно. Черезъ пять минутъ, лодка наша переполнилась пескомъ до краевъ и мы сидли на ларяхъ, зарытые по горло; одн головы наши торчали и намъ было трудно дышать.
Потомъ эта песчаная мятель пордла и мы могли уже видть, что чудовищная стна понеслась дале по степи… Страшное было это зрлище, могу я сказать! Мы доосвободились и взглянули внизъ… Тамъ, гд былъ караванъ, не было ничего, кром песчанаго океана, тихаго и спокойнаго. Люди и верблюды были задушены; они погибли и были погребены, — погребены подъ десятифутовымъ наносомъ песка, какъ мы удостоврились въ этомъ… и Томъ говорилъ, что пройдетъ много лтъ, можетъ быть, прежде чмъ втеръ снесетъ съ нихъ этотъ песокъ, а ихъ друзья все не будутъ знать, что сталось съ этимъ караваномъ!
— Теперь мы можемъ понять, — прибавилъ онъ, — что именно случилось съ тми людями, у которыхъ мы взяли сабли и пистолеты.
Да, оно было понятно. Просто и ясно, какъ день. Ихъ занесло такою же песчаной мятелью и дикіе зври не могли добраться до нихъ, потому что втеръ обнаружилъ снова ихъ тла, лишь когда они высохли уже совершенно и не годились для пищи. Мн казалось, что мы жалли тхъ бднягъ, какъ-только можно жалть кого-нибудь и крайне о нихъ грустили, но я ошибался: гибель этого послдняго каравана поразила насъ сильне… гораздо сильне. Видите-ли, т были намъ совершенно чужіе и мы не испытывали ни
И знаете, чмъ большее участіе принимаете вы въ чьихъ-нибудь радостяхъ и горестяхъ, тмъ ближе и дороже становятся вамъ эти люди. Мы не оставались холодными и равнодушными, какъ большинство путешественниковъ; мы были привтливы и общительны, и принимали къ сердцу все, что происходило въ караван: въ этомъ можно было на насъ положиться, мы отзывались на все, не длая никакого разбора.
Такъ, когда они сдлали привалъ, мы остановились прямо надъ ними, въ тысяч ста или тысяч двухстахъ футахъ повыше, на воздух. Когда они закусывали, мы длали то же, — и выходило оно даже какъ-то домовите, сть за компанію. Когда, въ тотъ же вечеръ, у нихъ праздновалась свадьба, — Бекъ и Адди поженились, мы напялили на себя самыя крахмальныя изъ профессорскихъ манишекъ, ради парада, а когда у нихъ тамъ устроились танцы, мы тоже не отстали отъ нихъ и отплясывали.
Но бда и горе сближаютъ еще боле и мы испытали это при похоронахъ, которыя совершились у нихъ въ слдующее утро, на самомъ разсвт. Мы не знали покойника, онъ былъ не изъ членовъ нашего кружка, но это было намъ безразлично: онъ принадлежалъ къ каравану и этого было достаточно для того, чтобы мы пролили на его могилу самыя искреннйшія слезы съ высоты тысячи ста футовъ.
Да, намъ было несравненно боле тяжело разстаться съ этимъ караваномъ, нежели съ тмъ, члены котораго были, сравнительно, боле чужды намъ и, притомъ, умерли уже такъ давно. Этихъ новыхъ мы знали при ихъ жизни и полюбили; было нчто ужасное въ томъ, что смерть скосила ихъ на нашихъ глазахъ, и что мы оставались снова одинокими, лишенными всякой пріязни, среди этой громадной пустыни… Мы даже желали не встрчать боле друзей въ нашемъ странствіи, если намъ было суждено терять ихъ вновь такимъ образомъ.
Мы не могли удержаться отъ разговора о нихъ, и они припоминались намъ постоянно, все въ такомъ вид, въ какомъ мы знали ихъ, когда всмъ намъ жилось счастливо вмст. Намъ такъ и представлялась подвигавшаяся вереница; свтлыя оконечности копій сверкаютъ на солнц, дромадеры идутъ своею развалистою походкой… Чудятся намъ потомъ свадьба и похороны; но явственне всего видимъ мы этихъ людей на молитв, - потому что ничто не могло отвлечь ихъ отъ нея: лишь только раздавался обычный къ ней призывъ, — и это нсколько разъ въ день, вс останавливались, обращались лицомъ къ востоку, откидывали голову назадъ, простирали руки и произносили молитву, становясь четыре или пять разъ на колни, падая ницъ и касаясь лбомъ до земли.
Правду сказать, мы поступали не хорошо, все толкуя о нихъ, какъ бы ни были они достойны любви при жизни, и какъ бы дороги ни были они намъ и при своей жизни, и при погибели, не хорошо потому, что пользы это не приносило, а очень разстроивало насъ. Джимъ говорилъ, что постарается теперь жить какъ можно достойне для того, чтобы встртиться съ ними и въ лучшемъ мір, и Томъ промолчалъ, не сказалъ ему, что т были магометане… Зачмъ было разочаровывать его? Онъ и такъ былъ уже довольно огорченъ.