Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

Наконец из барака вывели женщину. Одета она была в синее шелковое чогори – национальное платье, такого же цвета, лишь немного темнее, момпэ – шаровары; из-за ее спины, из оби – темно-вишневых лямок – выглядывала головка маленького ребен­ка, завернутого в синие, как материнское платье, пеленки. На ру­ках женщина держала девочку, которой было годика два. На де­вочке была светло-синяя шелковая рубашонка и шелковое корич­невое момпэ. Ее тонкие ручонки впились в материнскую одежду, она пряталась за голову, лишь глаза дико взирали. За руку женщи­на держала мальчика лет пяти. Личико его было измазано слеза­ми, белая рубашечка спереди испачкана только что,

короткие тем­ные штанишки придавали ему вид неоперившегося птенца, вы­брошенного ветром из уютного гнезда. За материнское чогори це­плялись еще две девочки, старшей из которых было лет девять. Девочки различались лишь блузочками – розовой и белой, а мом­пэ было синее, как у матери. Дети мелко-мелко семенили, ужас пе­реполнял их глаза, внутренние рыдания продолжали сотрясать их.

Это была Иосино, жена только что убитого Ямамото, и их дети. Мимо мертвого отца, не заметив, они прошли в двадцати шагах.

Неизвестно, как они сумели одеться в той кровавой кутерь­ме, как выдержали их сердечки, как устояли, не подкосились их тоненькие ножки. Но и женщина, и дети с их яркими одеждами, словно снятые с цветной картинки, явили неожиданный контраст только что случившемуся кровавому побоищу и смутили всех присутствующих. Никто не шевельнулся, не произнес ни звука.

Морисита приказал жителям Урасима идти домой, а тем, кто жил поближе, в Хатигосен, велел закопать трупы.

– Этих, – показал на женщину и детей, – я беру на себя.

Кажется, все вздохнули с облегчением, когда Морисита увел женщину и маленьких пленников.

Распоряжаться дальше стали Курису Набору и Касивабара Дзюнси. Из барака выволокли на одеяле труп женщины лет соро­ка, стряпухи Сиосунды Сейкити, с длинной резаной раной на ноге и окровавленным боком. Следом вынесли труп мужчины. У него было изувечено лицо и разбит пах, отчего брюки набухли кровью. Их оттащили в кусты, за глухую стену барака. Принялись убирать корейца, убитого Хасимото Сумиеси, но вдруг над долиной стал нарастать гул, переходящий в воющий свист.

В утреннем небе, соприкасаясь с первыми солнечными луча­ми, показались над долиной три краснозвездных самолета. Каза­лось, они летели прямо на барак, на участников набега и видели в деталях все, что делалось на земле. Японцы бросились в кустар­ник и замерли.

Лишь после того как гул затих, они, на сей раз не выполнив приказа Мориситы, поспешили сначала домой, потом к месту эва­куации своих семей.

* * *

Из протокола допроса обвиняемого Хосокавы Хироси 22 авгу­ста 1946 года.

«Вопрос: Данные судебно-медицинского исследования эксгу­мированных трупов корейцев свидетельствуют о том, что все со­вершенные вашей группой убийства носили характер зверств. Вы это подтверждаете?

Ответ: С актами судебно-медицинского исследования трупов я знаком, однако я не могу признать за собой вину в том, что убий­ства, совершенные нами, носили характер зверств. Убивая корей­цев, мы не ставили своей целью причинить какие-либо мучения. Убийства в основном совершены саблями, вы сами понимаете, что с одного удара убить трудно, тем более что человек сопротив­ляется и убегает. Поэтому вместо одного удара наносили больше, т. е. до тех пор били, пока человек не умирал... Мы не думали, что эти убийства носят характер зверств, нам надо было убить корей­цев, и мы их убивали, а как убивать, мы не задумывались. Важно было, чтобы все корейцы были убиты».

Из акта комиссии судебно-медицинской экспертизы

«Яма № 5. На глубине 50 см глинистой влажной

почвы зарыт труп, одетый в темно-синюю летнюю одежду... При исследовании установлено: труп мужского пола в возрасте 30-40 лет, имеет множе­ственные раны остро рубящим предметом на черепе. В левой пахо­вой области большой дефект с разрушением тазовых костей, множе­ственные раны груди, перелом всех ребер слева...

Яма № 6. На глубине 20 см лежит вниз лицом труп... мужчины в возрасте 30-35 лет. На черепе две рубленые раны, проникающие в полость черепа, правая надбровная дуга срублена, правая ключи­ца переломлена.

Яма № 7. В центре ямы забит березовый кол... На глубине 20 см обнаружен труп, одетый в летнюю одежду, черные брюки и пиджак... Труп в стадии сильного разложения, на черепе рубленая рана, про­никающая в полость черепа. Кости груди имеют множественные пе­реломы».

Медаль Нагаи Котаро

К моменту вступления японской армии в город (Нанкин) утром 13 декабря 1937 года всякое сопротивление прекрати­лось. Японские солдаты бродили по городу, совершая различ­ного рода зверства. Многие солдаты были пьяны. Они ходили по улицам, без разбора убивая китайцев – мужчин, женщин и детей, пока площади, улицы и переулки не были завалены тру­пами. Насиловали даже девочек-подростков и старух. Многих женщин, изнасиловав, убивали, а их тела обезображивали. По­сле ограбления магазинов и складов японские солдаты часто поджигали их.

Из приговора Международного военного трибунала

для Дальнего Востока. 1948 г.

Давайте не обойдем вниманием одну деталь в материалах след­ствия и суда, она лишь на первый взгляд кажется малозначащей. Это медаль Нагаи Котаро, которой он был награжден за войну в Китае.

Служба его проходила в г. Цицикар, что в Маньчжурии. На следствии он скромно замечает, будто сам не знает, за что ее полу­чил. Никаких подвигов не совершал, такой медалью награждали всех, кто служил в Китае. Да и вручили награду уже тогда, когда срок службы закончился и он стал жить в деревне Мидзухо.

Возможно, это и так. Но вполне допустимо, что скромность Нагаи Котаро вызвана чрезвычайными обстоятельствами: не в его интересах было распространяться насчет своей награды. В любом случае медаль – это свидетельство его сопричастности к четыр­надцатилетнему господству японцев в Маньчжурии, к двадцати миллионам жертв, что понес Китай в войне с Японией.

Завоевание Северо-Восточного Китая в начале тридцатых го­дов – это целый пласт истории, его никак не уместить в неболь­шую главу. Мы постараемся из него извлечь лишь те эпизоды, кру­пинки, которые хоть в какой-то степени помогут нам глубже ра­зобраться в деревенской драме. Рассказ начнем с одного случая, приведенного С. Белоусовым в журнале «Проблемы Дальнего Востока» № 6 за 1991 год.

Летним вечером на одной из улиц Харбина японский жандарм остановил русского, находившегося в изрядном подпитии, и при­нялся было его обыскивать. Пьяному море по колено, не то что плюгавый жандарм. Русский отнял у японца револьвер, всыпал ему по первое число и бросил на мостовой с проломленным чере­пом и сломанной рукой. Дебошира задержали. Об избиении жан­дарма младший инспектор полиции Федоров составил протокол. Неожиданно Федорову досталось больше, чем арестованному. На­чальник японской жандармерии пригрозил ему самой суровой ка­рой.