Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

– заставлять сидеть прямо и неподвижно;

– заложив между пальцами по карандашу, связать концы паль­цев веревкой и шевелить их;

– положив допрашиваемого на спину (ноги поместить немного выше), капать одновременно воду в нос и в рот;

– положить допрашиваемого боком и топтать его щиколотку;

– ставить под полку, где допрашиваемый не может разогнуться.

При этом очень важно было принять меры, чтобы не слыша­ли криков.

В апреле 1932 года неизвестными (видимо, китайскими парти­занами) был взорван мост, произошло крушение поезда, погибло 192 японских солдата, свыше трехсот оказались ранеными. Для расследования прибыла масса следователей, инспекторов, сыщи­ков, пошли повальные аресты. Ни в чем не повинных людей рас­стреливали без суда и следствия. Японские солдаты, которых при­слали «для поддержания порядка», творили пьяные кровавые бес­чинства. Дома обыскивали, грабили, поджигали. В людей стреля­ли ради потехи. Молодых девушек, даже совсем девочек, насило­вали группами и в одиночку. Некоторых

из них потом находили мертвыми.

А в это время в самой Японии типографские машины тиражи­ровали лозунги и призывы: «Война – отец созидания и мать куль­туры!», «Маньчжурия и Монголия – жизненная линия Японии!», «Защитим достояние, завоеванное кровью наших отцов и дедов!», «В Маньчжурии бескрайние земли! Крестьяне, переселяйтесь в Маньчжурию!», «Спасем Маньчжурию и Монголию от красной угрозы!».

Чем неистовее шумела пресса по поводу «жизненной линии Японии», тем прочнее мародерства, грабежи, насилия станови­лись повседневностью, образом жизни в Маньчжурии.

Далее логика войны повела японские армии на территорию собственно Китая. 7 июля 1937 года они без боя обошли Вели­кую Китайскую стену. Об этой войне сами японцы в шестидеся­тых годах издали книгу «Санко». Слово это обозначает дословно «три подчистую» – первым идет глагол повелительного наклоне­ния: истребляй, сжигай, разоряй подчистую. В книге были опу­бликованы воспоминания участников войны в Китае. Вот неко­торые извлечения. Дневники генерала Никадзимы содержат запи­си: «Наше дело – не брать пленных, даже если их придется уби­вать одного за другим... Одно лишь подразделение убило 15 тысяч китайцев. Командир артиллерийской батареи приказал солдатам уничтожить 1300 человек. Около 8 тысяч китайцев было собрано в одном месте и ликвидировано...»

А вот признания других участников. Трое китайских рабочих «шатались по улице» у японского штаба. Военные жандармы двум отрубили головы, третьего прооперировал военный хирург капи­тан Огасавара. Тем же самым мечом, которым только что казнили двух рабочих, он достает из тела еще живого человека то один, то другой орган, демонстрируя их жандармам... При прочесывании незнакомой местности японские солдаты обнаруживают спрятав­шегося китайца. Солдаты вколачивают в него гвозди, офицер рас­секает лицо самурайским мечом... Мужчину средних лет пытают раскаленными добела щипцами... Японский солдат тащит моло­дую китаянку, чтобы изнасиловать. У нее плачет грудной ребенок. Солдат бросает его в котел с кипящей водой... Японские артил­леристы в стереотрубу видят праздничную предновогоднюю тор­говлю на площади. Чтобы поживиться, они открывают огонь по толпе. Офицер, получив долю награбленного, упрекает подчинен­ных: «Вам не удалось первым же снарядом поразить центр рын­ка...». В небольшой деревне командир роты, прозванный «рубите­лем голов», дает солдатам полную волю: крестьян бьют сапогами в лицо, колют штыками, саблями. Один из офицеров демонстри­рует утонченный метод рубки голов под названием «блестящий»... Наконец, еще одно обвинение японской военщине в жестокости и бесчеловечности.

В 1939 году на территории Маньчжурии были созданы лаге­ря, где хозяйничали специалисты научно-исследовательского от­дела Квантунской армии. В лагере № 100, километрах в десяти от Чанчуня, была выстроена особая тюрьма, куда привозили об­виняемых в шпионаже хунхузов, рецидивистов, «идеологических преступников», подозреваемых в коммунистической пропаганде. Сначала заключенных заражали, а затем следили за развитием бо­лезни, лечили, пробуя различные методы. Если человек выздорав­ливал, на нем пробовали новые опыты. Они повторялись, пока за­ключенный не умирал. Систематически производились испыта­ния, при которых изучалось воздействие бактерий на живых лю­дей. Опыты делались в условиях, приближенных к боевым. За­ключенных привязывали к столбам недалеко друг от друга, распо­лагая по окружности. В центре взрывали осколочную бомбу, под­вергая подопытных ранению и одновременно заражая чумой или сибирской язвой. Чтобы привязанных совсем не убило, им оголя­ли лишь ноги и ягодицы, закрывая спину и голову щитами и тол­стыми грязными одеялами. Затем оглушенных, с рваными рана­ми людей перевязывали и начинали над ними исследования. Тут же проводились опыты по обморожению. Заключенных заковы­вали в ножные кандалы, тепло одевали, оголяя руки и ноги, сма­чивали обнаженные части тела водой. Проводивший опыты вре­мя от времени ударял палочкой по рукам и ногам, обмороженные части звенели. Затем несчастного возвращали в комнату, где за­ставляли опускать руки и ноги в теплую воду, температуру кото­рой повышали. Человек корчился в мучениях и кричал. Ампута­ция для него казалась избавлением от мук. Потом он так и ходил с обнаженными костями рук и ног, пока его, подвергнув очередно­му опыту, не отправляли в крематорий.

Все это может показаться далекой историей, наподобие средневековой инквизиции, если бы не ощущение того, что люди, тво­рившие зло, еще живы.

Грабежи, насилия, убийства – это видимая, открытая рана на теле китайского народа. А ведь была еще невидимая, скрытая боль, обрекшая огромный народ на вымирание.

Чтобы прикрыть свою агрессию, японцы создают на терри­тории Северо-Восточного Китая марионеточное государство Маньчжоу-Го. 14 июня 1932 года парламент Японии «признал» новое государство, а на второй же день был подписан «японо-маньчжурский

протокол». Документ содержал всего лишь два пункта: 1. Маньчжоу-Го признает и уважает все права и интере­сы, которые издавна имела Япония на его территории. 2. Оба пра­вительства соглашаются рассматривать всякую угрозу территории и общественному порядку одной стороны «как угрозу обществен­ному порядку и существованию другой и будут совместно вести оборону своих стран. Необходимые для этого японские войска бу­дут размещены на территории Маньчжоу-Го». Вдобавок японцы обещали переделать Маньчжурию в «рай», где не будет эксплуа­тации.

Рабочие и крестьяне обычно очень далеки от того, какие зако­ны и указы в сфере экономики применяются там, наверху, кому в угоду: предположим, новые тарифы, жесткие меры по огра­ничению иностранного, надо понимать, не японского, капита­ла и т. п. А они открывали зеленую улицу вывозу сырья в Япо­нию и ввозу японских товаров в Маньчжурию. Однако чем ин­тенсивнее шла торговля, тем выше рос долг Маньчжурии: если в 1937 году пассив в торговле с Японией составлял 345 милли­онов юаней, то уже в 1939 году – свыше одного миллиарда. Все крупнейшие отрасли промышленности Маньчжурии оказались в руках японских компаний. Назывались, правда, они маньчжур­скими – Маньчжурская угольная компания, Маньчжурская авиа­ционная компания, Маньчжурская компания синтетической неф­ти, но абсолютное большинство капиталов, а следовательно, и до­ходов принадлежали японским промышленникам. Японский ка­питал заимел неограниченные возможности для захвата команд­ных высот в экономике. Захват национальных ресурсов произво­дился безо всяких обходных путей, открыто: мешал китайский ку­пец – у него, в лучшем случае, отнимали только собственность, а в худшем – и жизнь. Причину для этого найти не составляло никакого труда. Так к японским предпринимателям переходили про­мышленные, торговые предприятия, банки, лесные угодья, плодо­родные земли. Эксплуатация, с которой обещано было покончить, принимала чудовищные размеры. Нещадно эксплуатировались женщины. Уже в 1941 году в фабрично-заводской промышленно­сти Маньчжурии было занято 700 тысяч женщин да три с поло­виной миллиона работало поденщицами в сельскохозяйственном производстве. На промышленных объектах повсеместно исполь­зовался детский труд. Девять процентов составляли лица моло­же пятнадцати лет. Само собой разумеется, что женский и дет­ский труд оплачивался дешевле. Когда людей по найму не хвата­ло, то велась мобилизация в деревнях. Отдел труда при Государ­ственном совете указывал общее количество рабочих. Провинции давали разверстку по уездам, уездные управления – полицейским участкам, а уж те – деревенским старостам. Но и такие мобили­зационные мероприятия не восполняли всех потребностей. Тог­да устраивались облавы. Вылавливали нищих, бродяг и насиль­ственно отправляли их на строительство военных объектов. Мо­лодежь, школьники, представители интеллигенции обязаны были проявлять «добровольное служение труду». Они работали на во­енных объектах после основных занятий, а каникулы проводили на сельскохозяйственных работах, в шахтах. Уклонение от такого «служения труду» рассматривалось как «предательство» и жесто­ко наказывалось.

Инструментом беспощадной эксплуатации крестьян явилось создание согласно законам Маньчжоу-Го японских компаний. Они получали монопольное право на покупку у китайских крестьян сельскохозяйственной продукции по «твердым» ценам. Крестья­нина обдирали как липку. От него требовали сдачи продукции в строго установленные сроки и в строго установленных размерах. «Твердые» цены уступали рыночным в три-четыре раза. Можно себе представить, какой простор открывался для спекуляций пе­ред чиновниками японских компаний. Если крестьянин не выпол­нял поставок, ему грозила тюрьма.

Была еще одна удавка, наброшенная на крестьянскую шею: им продавали соль, спички, мыло лишь при том условии, если они сдавали излишки своей продукции. Но и это не все. Периодически японские власти производили обыски в жилых домах и амбарах в целях учета запасов продовольствия. Если при повторном обыске запасы оказывались меньше, то делали вывод, что часть про­довольствия отдали партизанам. Членам семьи грозили арест, за­ключение в тюрьму, а то и смертная казнь.

В то же время происходило изъятие земель у китайских кре­стьян. Поскольку японцы имели в Маньчжурии «особые права», то землю они покупали за четверть ее стоимости, а у «мятежни­ков», к которым можно было причислить кого угодно, конфиско­вывали. Как раньше в Корею, началось переселение японских кре­стьян в Маньчжурию. Переселенцу предоставляли лучшие участ­ки, выдавали денежное пособие, вполне достаточное для переез­да семьи, строительства жилого дома и сельскохозяйственных по­мещений, покупки инвентаря. Значительная сумма при этом оста­валась на обучение и медицинскую помощь. До 1945 года в Мань­чжурию переселилось сто шесть тысяч японских семей. На чужой земле они чувствовали себя хозяевами, господами.

В заключение следует особо подчеркнуть, что японские поли­тики и военные начали успешно осуществлять прямо-таки дья­вольский замысел уничтожения народов посредством наркотиков. Они высокомерно рассуждали: земля уготована для единственной божественной нации, другие народы должны исчезнуть. Корейцы погибнут от собственных пороков, китайцы станут жертвами опи­ума, русских изведет водка. Следует лишь ускорить эти процес­сы. И тогда только потомки Аматэрасу и сыновья богов будут на­селять империю.