Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

Японское военное командование получило миллионы за то, что предоставило японо-корейскому синдикату исключительное пра­во открывать и содержать опиумные, героиновые, морфийные и кокаиновые заведения, игорные притоны, публичные дома. Толь­ко в Харбине в 1936 году вовсю функционировали 172 публичных дома, 56 опиекурилен, 194 лавки, в которых бойко торговали нар­котиками.

Власти всячески поощряли производство мака; того, кто вы­ращивал в пределах нормы, освобождали от уплаты земельно­го налога, превысившие норму получали освобождение от воин­ской службы, а «рекордсмены» могли претендовать на занятие об­щественной должности. В этих условиях понадобились фабрики по производству наркотиков, и они открылись. Не прошло и деся­ти лет господства японцев в Маньчжурии, а из

тридцати миллионов ее жителей тринадцать миллионов постоянно курили опиум. Поразительное, зловещее нарастание! Японские боевые корабли (именно боевые!) доставляли опиум на Филиппины, в Индоне­зию, Малайзию, зарились проложить путь в Австралию и Новую Зеландию. Специалисты утверждают, что именно со времен япон­ской оккупации Маньчжурии начала формироваться разветвлен­ная сеть наркомафии...

Дорого обошлась Китаю японская агрессия. Двадцать милли­онов китайцев было убито. Несметные богатства, созданные тру­дом китайского народа, стали достоянием японских монополий.

Вот что отразилось в блеске медали, которую вручили Нагаи Котаро. И совсем не имеет значения, принимал он личное участие в каких-либо акциях или нет. Важно, что он был орудием этой по­литики агрессоров, завоевателей, грабителей, бандитов, убийц, насильников, ее носителем и исполнителем.

Он принес в Мидзухо дух японской военщины, развращенный вседозволенностью, приученный утверждать свое превосходство силой оружия. Есть основания полагать, что кровавая жестокость была даже предметом особой гордости. В уездном городке Мао­ка после высадки десанта, прочесывая жилые кварталы, заглянул наш сержант в один из домов, любопытства ради раскрыл альбом, лежавший на шкафчике. Его поразили две фотографии, хранивши­еся на видном месте. На одной из них изображена площадь, вда­ли видна толпа. В ряд до самого края площади сидят, поджав под себя ноги, пленники, судя по одежде, китайцы. У них сзади свя­заны руки, туловища согнуты. На переднем плане трое уже обе­зглавлены, головы их валяются, растекаются лужи крови, а они, трупы, все сидят. Их позы свидетельствуют о том, что головы сне­сены молниеносным ударом. Два палача орудуют мечами. Один только замахивается, второй отсек голову, и кровь темной массой льется к его ногам... На втором снимке фотограф уловил кульми­национный момент казни. Двое держат китайца за руки. Они от­клонились, чтобы не запачкаться его кровью, третий ударом меча снес голову, она как раз падает, а из шейного обрубка фонтаном хлещет кровь.

Нет, не случайно именно Нагаи Котаро был одним из самых деятельных участников убийства в Урасима, потом в сарае Конбэ. Если уж не там, в Китае, то тут, в Мидзухо, он доказал, что досто­ин врученной медали.

К вышесказанному следует добавить, чем обернулась для мно­гих народов Великая Восточноазиатская война, начавшаяся 7 де­кабря 1941года нападением на американскую военно-морскую базу Перл-Харбор. Цель ее, по словам императора и премьер-министра, состояла в том, чтобы, прогнав европейских колони­заторов, создать Великую Восточноазиатскую сферу взаимного процветания.

Практически это обернулось тем, что на обширных просторах Азии, включающих в себя Бирму, французский Индокитай, Ма­лайский полуостров, Филиппины, Голландскую Ост-Индию, Но­вую Гвинею, закончилось господство западных колонизаторов и наступило господство японских оккупантов. С Филиппин Япония получала хром, медь, железо, магнезию, из Бирмы – свинец, ко­бальт и вольфрам, из Таиланда и французского Индокитая – ре­зину и олово, из Малайи – бокситы. При этом японцы устанавли­вали свои цены – грабительские. В Индокитае японская армия от­бирала по своему желанию урожай риса у крестьян. Во всех стра­нах лучшие дома и отели отдавались оккупационной армии, шко­лы превращали в казармы.

Историки отмечают: по всей Азии и в Тихоокеанском регионе японские солдаты отличались исключительно плохим обращени­ем с местным населением. По малейшему подозрению оно под­вергалось физическому насилию. Достаточно сказать, что тех, кто слушал тайком радиопередачи союзников, убивали. После захвата Сингапура японские оккупационные власти арестовали более 70 тысяч

проживавших там китайцев. Тысячи этих людей, виновных лишь в том, что они были китайцами, связали вместе, вывезли на середину гавани и выбросили за борт.

Не поддается описанию мера страданий, обрушившихся на долю женщин на оккупированных территориях. Юных кореянок (многим из них не было и 15 лет) нанимали на шахты, а отправ­ляли в примитивные армейские бордели. Подобная участь жда­ла китаянок, филиппинок, малайек, голландок. В целом в армей­ских борделях императорской армии оказалось до 250 тысяч жен­щин. Десятки тысяч из них погибли от болезней и голода, других японские солдаты застрелили или закололи штыками в последние дни войны.

Последние жертвы

Он в горло ей вонзает нож.

Удар неточен.

Она руками ловит воздух,

Бьет по земле ногами –

Мучительная судорога боли.

Тикамацу Мондзаэмон.

«Масляный ад».

Эти молодые ребята – Хосокава Такеси и Чиба Моити – с роко­вой беспечностью спешили навстречу своей участи.

21 августа, после погрома в Урасима, они к вечеру ушли в горы, к своим эвакуированным семьям, и там переночевали. Встали, как и все деревенские юноши, рано, позавтракали, а дальше заняться было решительно нечем. Они слонялись по рас­падку, ловили рыбу в ручье, даже залазили на сопки, чтобы с вы­соты посмотреть, что видно в округе. Их все тяготило, им хоте­лось улизнуть, искали лишь повод. А тут уже который день ро­ились слухи о том, что японские власти должны их вывезти на Хоккайдо. При отсутствии официальных сведений такие ново­сти рождаются сами по себе. Людям, сорванным с места, хочет­ся услышать то, что обнадеживает. Юношам прямо-таки загоре­лось сбегать в деревню и узнать обо всем, когда и куда ехать, ка­ким способом придется эвакуироваться. На самом же деле их ма­нила острота момента, хотелось пройтись по краешку неизвест­ного, дотронуться своими руками до чего-то необычного... С тем и пошли в Мидзухо.

Расстояние в десяток километров кажется пустяковым для мо­лодых ног, если они шагают по знакомому распадку. Дорога вьет­ся среди пестрых густых трав, за каждым поворотом юношей ждет знакомая поросль березняка, заросли ольхи, одинокие разла­пистые вязы, стайки неприступных строгих елочек, сплошная сте­на тонких ветел, растущих на болоте.

Вот наконец и мост. Рудака-гава быстро мчит свои воды, а в противоположном направлении буравят течение изящные круп­ные рыбины.

Над долиной, над деревней нежилась тишина, все было так привычно, так знакомо, что им верилось, несмотря на войну и возможное появление русских, в благополучный исход. С ними ниче­го не должно случиться! Но именно с ними и случилось.

Часу в четвертом дня, побывав в деревне, они очутились в доме Мориситы. На их вопросы мог бы ответить кто-нибудь в центре деревни, допустим, староста или полицейский, но они вернулись именно к Морисите. Влекло не только родство душ. Здесь скорее, чем в другом месте, Хосокава Такеси мог встретить брата. В Мо­рисите и Хосокаве они видели людей действия, решительных, на­пористых, смелых. В то время как все, в том числе староста и по­лицейский, отсиживались дома, наставники юношества оказались образцовыми патриотами. Они действовали, боролись! Сильные характеры магнитом притягивали юношей.

Морисита был не один. За столиком сидели Хосокава Хироси и плотный Киосукэ Дайсукэ. Ребят усадили рядом. Последовал во­прос: как там, в сопках, обитают эвакуированные семьи? Моло­дые люди ответили односложно. Какая там жизнь, если скучно.

Морисита, не задумавшись ни на секунду, нашел им дело.

– Останетесь ночевать здесь. Ночью надо будет убить женщи­ну и детей.

Он подождал, не последует ли со стороны юношей каких-либо вопросов или возражений. Вопросов не было, возражений тоже. Все равно Морисита счел нужным добавить: