Трудное время
Шрифт:
– Вот посадили его за стол, а он и ноги на стол.
– "Умереть не умерла, только время провела". Что ж такое? Я за свои деньги... Ай у нас денег нет?
– Иван Павлыч, ваше здоровье, - чокались через стол помещики.
– Эх, драть-то вас на шест, - кричал между тем Лаков.
– Господа, что же это такое?
– Mais, mon cher, que voulez-vous donc? C'est un paysan 9.
– Эй, послушай, ты, мужик, - говорил Лакову один помещик.
– Если ты, скотина, еще будешь неприлично себя вести, тебя сейчас выведут.
– Ты недостоин сидеть с порядочными
Лаков струсил.
– Будешь смирно сидеть?
– Я смирно. Истинный бог... Подлец хочу быть, - смирно.
– Ну, так молчи же, не ругайся!
– В тринклятии провалиться - не ругался.
– Господа, за процветание клуба, - провозгласил предводитель.
– "Устюшкина мать..." - заревел Лаков.
– Ай у нас денег нет? Всех вас куплю, продам и опять выкуплю.
– Нет, это из рук вон. Его нужно вывести.
– Вот они деньги, - получай! Эй! Кто у вас тут получает, - получай! Триста целковых... На всех... Жертвую, раздуй вас горой!..
– Вывести, вывести его!
– кричали дворяне.
– Стой, - говорил Лаков.
– За четыре бутылки назад деньги подай! Ладно. Ну, теперь выводи!
Через час после обеда дворяне ходили по комнатам, как во сне, все что-то говорили друг другу, кричали, пели и требовали всё шампанского и шампанского. В одной комнате хором пели какую-то песню, но потом образовалось два хора, и уж никто никого не слушал; только и можно было разобрать:
– Кубок янтарный...
– Чтобы солнцем не пекло...
– Полон давно...
– Чтобы сало не текло.
– Господа, это подлость!.. Ура-а - шампанского!.. Пей, пей, пей!.. Позвольте вам сказать!.. Чтобы солнцем... Поди к черту! Ура - шампанского!..
В то же время один помещик, сидя на столе, выводил тоненьким голоском: "Век юный, пре-елестный, дру-у-зья-аа, про-о-ле-етит..." 10
– Во-одки!
– вдруг заорал кто-то отчаянным голосом.
В другой комнате происходило посвящение купца Стратонова. Судья, сидя на кресле, произносил какие-то слова, а хор повторял их. Два посредника держали под руки купца Стратонова и заставляли его кланяться судье. Купец кланялся в ноги и просил ручку. Судья накрывал его полою своего сюртука и произносил "аксиос" 11, "аксиос"; хор подхватывал; третий посредник махал цепью, как будто кадилом.
Щетинин с Рязановым вышли на крыльцо. Смеркалось. У ворот клуба их уже дожидался запряженный тарантас. На дворе видно было, как один помещик стоял, упершись в стену лбом, и мучительно расплачивался за обед.
Перед освещенными окнами клуба стояли мальчики и вели между собою следующий разговор:
– Ты туда не ходи! Там мировой.
– Это съезд.
– Он тебя съест.
– Кто?
– А мировой-то. Ишь ты! Ишь! Вон он какой страшный! Глядите, братцы! зубы-то, зубы!..
– Ур-а-а!
– ревели в клубе дворяне и кидали в окна пустые бутылки.
По улицам бродили пьяные мужики. Ярмарка кончилась.
– Что ты такое начал рассказывать, когда я приехал, помнишь?
– про какое-то социальное дело?
– спросил Рязанов своего товарища, когда они
– Нет, оставь это, прошу я тебя, сделай милость, оставь, - ответил Щетинин.
VI
Щетинин с Рязановым вернулись из города ночью, часу в первом; Рязанов отправился к себе во флигель, а Щетинин прошел прямо в кабинет, разделся, прочел письма, развернул газету и, облокотившись над нею, задумался.
Прошло несколько минут.
– Кушать не будете?
– угрюмо спросил его лакей.
– А?
Щетинин как будто очнулся.
– Кушать не будете?
– тем же тоном и так же угрюмо повторил лакей.
– Нет, не буду.
Лакей хотел было уйти.
– Постой! Что... А-а... Барыня уж легла, не знаешь?
– сбиваясь и разглядывая газету, спросил Щетинин.
– Не могу знать.
– А-а... Здоровы... Здорова она?
– Не могу знать.
Щетинин нахмурился и исподлобья посмотрел на лакея: лакей, заложив одну руку за спину, а в другой держа сапоги, стоял у притолоки и исподлобья смотрел на барина.
– Что это у вас за привычка, - раздражительно начал Щетинин: - "Не могу знать", да "Никак нет"? Черт знает, точно рекруты какие-то.
Лакей переступил с ноги на ногу и продолжал молча смотреть на барина.
– Просишь, кажется, ведь, - нет!
Молчание.
– Последний раз прошу: не говори так, сделай милость!
– Слушаю-с.
Щетинин махнул рукой.
– Ступай! Ступай уж, - говорил он умоляющим голосом.
Лакей ушел...
Щетинин поправил газету, хлопнул по ней ладонью и принялся было читать; но сейчас же забарабанил пальцами по столу и загляделся на подсвечник. Тихо стало; слышно, как на дворе лошадей отпрягают... Вдруг где-то, в дальних комнатах, что-то стукнуло, и зашуршало женское платье... Щетинин вздрогнул, поднял голову и начал прислушиваться: пол заскрипел... Шелест все ближе и ближе... Вот прошла в залу... Задела платьем за стул... Повернула в столовую...
– Друг мой, прости меня, - говорила Марья Николавна, входя в кабинет.
Щетинин бросился к ней и крепко схватил ее за обе протянутые к нему руки.
– Я тебя огорчила, - прости! Я сама теперь вижу, что ты все-таки хороший, хороший человек.
Щетинин положил ей на плечи свои руки и нежно смотрел ей в глаза.
– Это совсем не нужно было, что я наговорила тебе. Я ужасно раскаивалась...
Она сказала все это нежным, но твердым голосом; в глазах были слезы.
– Ну, полно, полно, - говорил Щетинин, целуя ее в голову.
– Нет, знаешь, я после, как ты уехал, целый день и тогда ночью тоже все думала, думала... Все свои мысли передумала сначала.
– Сядем, - сказал он, обняв жену и усаживая ее на диван.
– Ну, что же ты выдумала?
Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.
– Как же ты меня измучила-то!
– Прости!
– Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уж вообразил, что... Впрочем, рассказывай, рассказывай!
– Что ты вообразил?
– Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?