Трудное время
Шрифт:
– Вы читали эти книги?
– спросила его Марья Николавна.
– Читал. А что-с?
– Я прежде тоже их читала, а теперь вот начала было искать, да все как-то не могу добиться настоящего толку.
– Какого же вам толку?
– Мне, видите ли, хотелось прочесть как можно больше о народном образовании.
– А! Вам на что же?
– Да чтобы учить.
– Да! Это школу-то? Ну, так вы напрасно только руки марали: здесь этого вы не найдете.
– Нет, я уж нашла несколько статей и отобрала. Вот видите?
Рязанов взял поданные ему книжки журналов, конца пятидесятых годов.
– Что ж вы тут нашли, журнальные статьи-то?
Марья
– Журнальные статьи нашли, - повторил Рязанов.
– Ну, да, статьи о народном образовании. Вот одна, - раз; вот другая, Видите? Вот эта тоже о народных школах. Да тут их много; а как же вы говорите, что нет?
– Я вовсе не о том говорю. Разумеется, есть тут всякие статьи: и о народном образовании должны быть; да только написано-то в них совсем не то, что вам нужно.
Марья Николавна, держа книги в руках, в недоумении смотрела на Рязанова.
– Послушайте, я не понимаю, что вы сказали. Как, вы говорите, не то написано?
– Не то-с, - ответил Рязанов.
– Вы ведь небось по заглавиям ищете?
– Разумеется, по заглавиям. А то как же еще?
– Ну, никогда ничего и не найдете. Мало ли я какое заглавие придумаю. Это ничего не значит.
– Как ничего не значит?
– Понимаете, это все равно вот, что вывески такие бывают, вот написано: "Русская правда" или "Белый лебедь", - ну, вы и пойдете белого лебедя искать? А там кабак. Для того чтобы читать эти книжки и понимать, нужен большой навык, - вставая, продолжал Рязанов.
– На свежую голову, ежели взять ее в руки, так и в самом деле белые лебеди представятся: и школы, и суды, и конституции, и проституции, и Великая х[артия] в[ольностей] 4, и черт знает что... А как приглядишься к этому делу, - ну, и видишь, что все это... Продажа на вынос.
Рязанов хотел уйти.
– Нет, постойте, - говорила Марья Николавна, загораживая ему дорогу. Вы мне скажите прежде, что же тут о школах-то написано?
Рязанов сел опять на диван.
– Какие там школы? Тут дело идет о предмете более близком. Школа! Это опечатка. Везде, где написано "школа", следует читать шкура. Вон там один пишет: трудно, говорит, очень нам обезопасить наши школы; он хотел сказать: наши шкуры, а другой говорит: хорошо бы, говорит, выделать их на манер заграничных, чтобы они не портились от разных влияний. Видите? А третий говорит: ладаном, говорит, почаще окуривать, ладаном. На себе, говорит, испытал - первое средство. Это все о шкурах. Ну, а публика, разумеется, так как она очень умна, то этого не понимает и думает, что в самом деле разговор идет о легчайшем способе обучения грамоте. Конечно, ей следует внушать, чтобы понимала.
Марья Николавна, закусив губы и сдвинув брови, стояла у стола напротив Рязанова и невольно следила глазами за движением его рук: он медленно, но крепко свертывал в трубку какую-то книжку.
– Как же это так, - спросила она, - ведь это значит - все неправда?
Лицо ее вдруг вспыхнуло.
– Что неправда?
– Да вообще все, что печатается?
Рязанов улыбнулся.
– Что же вы улыбаетесь? Вы скажите, неправда это все? Я уж буду знать по крайней мере.
– Нет, оно, пожалуй, кое-что и правда, да только...
– Что только?
– Только надо уметь читать.
– А зачем же так пишут, что нужно еще голову ломать?
– Да что ж делать?
– привыкли.
– И вы так же пишете?
– И я так же пишу. Какой же бы я был писатель,
– Как это нелепо!
– Вы полагаете? Нет-с, позвольте! Светские обычаи вовсе не так бессмысленны, как вам кажется. Они основаны на глубоком изучении натуры человеческой; а натура эта такова, что ежели позволить человеку говорить о боли в животе, тогда только и разговору будет, что об одних кишках. Что же тут хорошего, согласитесь сами! А, главное, этим дело ограничиться не может; сейчас пойдут рассуждения, - как, отчего, почему болит? Что ты делал, да что ты ел? Не объелся ли? Не надорвался ли с натуги? А что ты такое поднимал? Да кто тебя заставлял? Почему ты не позвал другого и не велел ему поднять?
– И рад бы велеть, да не слушается.
– Почему не слушается?
– Денег нет.
– Отчего у тебя денег нет?
– Беден.
– По какому случаю беден? Почему же вот он не беден? Да тут в такую трущобу заберешься, что и не вылезешь.
Марья Николавна задумалась и, как стояла у стола, так и осталась неподвижною, с книгами в руках. Наконец она вздохнула, положила книги на стол и сказала как будто про себя:
– Почему я никогда прежде об этом не думала?
– и потом прибавила: послушайте, однако это ужасно гадко - эти приличия.
– Чем же гадко? Цель их стоит в том, чтобы устранить всякие неприятные, докучные разговоры и сделать жизнь нашу легким и веселым препровождением времени.
– Да я этого вовсе не желаю, - запальчиво сказала Марья Николавна.
– А! Ну, это другое дело. Так уж вы так и объявите, что я, мол, этого не желаю.
Марья Николавна наморщила брови.
– Вы, кажется, смеетесь надо мной?
– А зачем же вы вздор говорите?
– Я не буду вздор говорить.
– Тогда и я не буду смеяться.
Она улыбнулась и начала перелистывать лежавшие на столе "Отечественные записки".
– Скажите, пожалуйста, - заговорила она, положив руку на книгу, - что же вы-то здесь видите?
– В этих книжках-то?
– спросил Рязанов и, подумав, отвечал:
– Вижу я битву на Куликовом поле, слышу стук мечей, конское ржание и стоны умирающих.
"Инде татаре теснят россиян, инде россиянин теснит татари на..." а еще больше того вижу подвигов гражданской глупости, свойственной мирным россиянам.
– И после этого вы сами можете писать?
– А почему ж мне не писать?
– После того, что вы говорите?
– После этого-то и можно; а если бы ничего этого не было, тогда и писать было бы незачем.
Она молча постояла еще не сколько минут, потом вдруг весело сказала, показывая на груды валявшихся на полу книг: