Варенье
Шрифт:
Тут вдруг среди недели Кудрин не вышел на работу. И на следующий день его тоже не было. Запил? Только через неделю Борис объявился. На правой щеке у него была большая царапина, под глазом синяк. Нос – картошкой. Зять постарался. Он бы у меня получил, рассказывал Борис, но я спал; был выпивши, когда он пришел. Он не давал мне опомниться, палкой меня все по голове. Нос сломал. В милицию жаловаться Борис не пошел: все-таки свой человек.
Прошел месяц после этого инцидента, и Кудрин опять не вышел на работу. Накануне, это было в пятницу, Борис собирался топить баню. В воскресенье Борис оказался в реанимации: в бане стало плохо. Кровоизлияние в мозг, констатировали врачи. Смерть наступила практически сразу.
Новый сварщик, Турицын Сергей, так же,
После новогодних каникул еще один сварщик был принят на работу. Борис. девятнадцать лет. Зачем еще надо было принимать сварщика? Работы немного. Чебыкин не понимал. Но, как говорится, начальству видней. Борис только начинал работать: все у него еще было впереди – и высокий разряд, и хороший заработок, уважение, признание в коллективе. Все это приходит с годами. Борису надо было учиться и учиться сварочному делу, чтобы стать хорошим сварщиком.
Борис с неделю ходил в столовую, потом стал брать с собой. Обед его был – колбаса, булочка, печенье, чай. Скромно. После обеда сидел за столом, дремал. Тут же рядом сидел Сергей с мобильником, ждал, когда Борис пересядет в кресло, чтобы занять скамейку, лечь. Борис, похоже, не собирался этого делать. Недели две они вот так вот сидели рядом. Потом Сергея перевели в бригаду Орлова. Скамейка освободилась. Борис в обед спал. Почти сразу засыпал. Иной раз просыпал обед. Борис парень так был неплохой, скромный. Узнай он про покойников, наверно, больше бы не лежал, почти уверен был Чебыкин. Борис был диабетик. Отец его также страдал сахарным диабетом. Вчера Борис жаловался на головную боль, собирался в больницу. Он хвалился, что у него там знакомый врач; и врач этот мог ему сделать больничный по знакомству. Но идти на больничный: значило потерять в зарплате. Борис копил на машину.
Во вторник Борис не вышел на работу: не было его и в среду, и в четверг.
Лопата
Я и Антон Григорьевич убирали с крыши снег. Антон Григорьевич был старшим, за бригадира. Он был уже в возрасте, но мужчина – крепкий, невысокого роста, коренастый, плотный. Раньше занимался штангой. Я – недавно демобилизовался, был около двух метров роста,худой.
Высота снежного покрова местами достигала полтора метра. Снег слежался, деревянная лопата трещала под тяжестью. До конца смены оставалось три часа, работали без страховки, монтажных поясов. Крыша была почти прямая, – небольшой уклон. Веревка, монтажные пояса сразу были брошены нами у лестницы. Если человеку на роду написано упасть с крыши, никакой пояс не поможет, считал Антон Григорьевич, и переубедить его в обратном было невозможным: человек упрямый. Я тоже не стал страховаться, хотя: береженого бог бережет.
Каждый год в марте слесаря, обычно одни и те же, убирали с крыши снег. Цех был старый, снег весной тяжелый, не долго и до беды. На базе случай был, тоже в марте месяце, обвалилась крыша, пострадало три человека. В прошлом году я тоже убирал снег, но – с Турицыным. Антон Григорьевич ушел в отпуск. В прошлом году в марте было тепло, тихо, без ветра.
Антон Григорьевич работал – ни одного лишнего движения, как машина. Я так не мог. Еще двадцать минут до перекура, я уже устал. Время тянулось. Лучше было не смотреть на часы, забыть о времени, а я все смотрел на часы. Я кажется, мог еще прибавить в работе, хватало сил. А что потом? Еще два часа работы. Далеко за дорогой стеной стоял хвойный лес, просека, ЛЭП-500, как большой коридор.
– Перекур! – наконец объявил Антон Григорьевич.
Он снял сверху небольшой слой снега, сделал что-то наподобие дивана, положил лопату, сел на нее, закурил. Я последовал его примеру. Первый раз сел: курил все стоя, опершись грудью о лопату. Я все хотел бросить курить, но пока ничего из этого не получалось. Скоро курить мне расхотелось, не радовала глаз и природа, просека, так бы и сидел, сидел… Антон Григорьевич задумался, было о чем: супруга выгоняла из дома, весь цех уже знал. Я не мог не думать о работе: надо было как-то продержаться до конца смены. Но как? Сказать: все, хватит, устал… Но и Антон Григорьевич не двужильный.
Антон Григорьевич уже докуривал, и опять за лопату, снег. …если бы он сказал, что тоже устал, мне было бы легче. Кажется, вот сейчас, сейчас Антон Григорьевич встанет, щелчком отправит сигарету далеко в снег… еще две,три затяжки… Что я мог сделать? Сказать:подожди…
– Ну что, пойдем работать? – опередил меня Антон Григорьевич, встал.
– Пойдем, – сказал я и тоже встал.
«…вторая, третья… лопата», – принялся я считать. Скоро сбился со счета. Лопата стала неподъемной.
Смеркалось. Но до спасительной темноты, когда не видно, оставалось часов пять. Я в это время буду уже дома. Я с остервенением рубил лопатой снег, сбрасывал вниз. Руки были как чужие. Все!
«Еще немного, еще немного», – опять просил я себя, впору расплакаться. Я совсем сдал в работе: на две лопаты Антона Григорьевича отвечал одной; хитрил, – тянул время… Это было нечестно. Но что я мог сделать? Я с силой воткнул лопату в снег: устал, так устал, чего таиться! Обидно до слез. Хорошим было начало. Я упивался работой. Антон Григорьевич не поспевал за мной, и вот… не рассчитал сил, как в спорте. Я сплюнул, взял лопату, выровнялся в работе с напарником, но – ненадолго. Опять просить себя, давай, давай, я не стал. Несерьезно. Воткнул лопату в снег, огляделся. Антон Григорьевич все так же ровно работал, без спешки. Силы мои были на исходе. Я ждал конца смены. «Когда же это все кончится, – думал я. – Нашли козла отпущения…» Я опять стал считать. …десятая, одиннадцатая… лопата. Я уже не гнался за результатом, работал в пол-лопаты. Незаметно для себя я втянулся, больше не возмущался, работал не плохо не хорошо. Смена шла, и ладно.
– Перекур, – певуче вывел Антон Григорьевич.
Лицо его раскраснелось от напряжения, тоже досталось.
– Дали мы с тобой сегодня план, – сказал он. – Вон сколько перекидали.
Я ничего не ответил, с ног валился от усталости. Антон Григорьевич тоже, чувствовалось, устал. Я думал о лете, – не за горами. Тепло, благодать. Я забыл о работе, вспомнил, когда напарник взялся за лопату. …пятая, шестая… лопата – стал я опять считать, так мне было удобней. Еще час работы, и – все. Час – это не восемь часов. Пятьдесят минут – это уже не час. Все было не так плохо.
Снег легче не стал, все так же тянуло руки, ныла спина. Работа не отпускала меня. В ее лапищах я казался себе ребенком – жалким, беспомощным. Я терпел. И вот оно долгожданное:
– Хорош! Что мы, лошади, что ли. – И Антон Григорьевич крепко выругался.
Без пятнадцати четыре. Я на радостях, нет, это была не радость, а – нечто, что я так сразу не мог объяснить, бросил лопату вниз на дорогу, – черенок отлетел в одну сторону, широкая ее часть – в другую.
Скворечник