Винный склад
Шрифт:
Об он одновременно поднялись. Обнюхивая воздухъ, и покачиваясь съ нкоторой неувренностью, собаки зарычали, а затмъ, кинулись внизъ, по винограднику, съ такой стремительностью, что подъ ихъ лапами вырывалась земля.
Это были почти дикія животныя, съ глазами, искрящимися огнемъ, и челюстями, унизанными зубами, отъ которыхъ холодъ пробгалъ по тлу. Об собаки бросились на человка, который шелъ нагяувшясь между виноградными лозами, а не по прямому спуску, ведущему оть большой дороги къ башн.
Столкновеніе было ужасное, — человкъ пошатнулся, вырывал плащъ, въ который вцпилась одна изъ собакть. Но вдругъ животныя перестали рычатъ и бросаяъся кругомъ него, отыскивая мсто, гд имъ можно
— Эхъ вы, варвары, — обратился къ нимъ тихимъ голосомъ Рафаэль, не переставая ихъ ласкать. — Этакіе вы дурни!.. Не узнали меня?
Собаки проводили его до маленькой площадки въ Марчамале и, снова свернувшись въ клубокъ подъ аркадами, вернулись къ своему чуткому сну, который прерывался при малйшемъ шорох.
Рафаэль остановился немного на площадк, чтобы оправиться отъ неожиданной встрчи. Онъ плотне закутался въ плащъ и спряталъ большой ножъ, вынутый имъ изъ бокового кармана для защиты отъ недоврчивыхъ животныхъ.
На синющемъ отъ звзднаго блеска пространств вырисовывались очертанія новаго Марчамало, построеннаго дономъ-Пабло.
Въ центр выдлялась башня господскаго дома. Ее было видно изъ Хереса, господствующей надъ холмами, покрытыми виноградными лозами, владя которыми Дюпоны являлись первыми помщиками во всей округ. Башня эта была претенціозной постройкой изъ краснаго кирпича, съ фундаментомъ и углами благо камня; острые зубцы верхней ея части были соединены желзными перилами, превращавшими въ обыкновенную террасу верхъ полуфеодальнаго зданія. По одну сторону этой башни выдлялось то, что считалось лучшимъ въ Марчамало, о чемъ донъ-Пабло заботился больше всего среди новыхъ своихъ построекъ — обширная часовня, украшенная колоннадой и мраморомъ, словно величественный храмъ. Съ другой стороны башни, одно изъ зданій стараго Марчамало почти неприкосновеннымъ осталось въ прежнемъ своемъ вид. Эта постройка, ннзкая, съ аркадами, вмщавшая въ себ комнату приказчика и обширную ночлежку для виноградарей, съ печкой, отъ дыма которой почернли стны, была лишь ндавно подкрплена незначительной поправкой.
Дюпонъ, который выписалъ артистовъ изъ Севильи для декорированія часовни и заказалъ въ Валенсіи образа, сверкавшіе золотомъ и красками, смутился, — видите ли, — передъ древностью зданія для виноградарей, не дерзнувъ прикоснугься къ нему. Оно отличалось такой стильностью, — попытка обновить этотъ пріютъ поденщиковъ равнялась бы преступленію. И приказчикъ продолжалъ жить въ своихъ полуразвалившихся комнатуркахъ, всю неприглядностъ которыхъ Марія де-ла-Лусъ старалась скрытъ, тщательно выбливая стны. А поденщики спали не раздваясь на цыновкахъ, которыя великодушіе дона-Пабло удляло имъ, въ то время какъ образа святыхъ утопали въ позолот и мрамор, причемъ цлыя недли никто ихъ не лицезрлъ, такъ какъ двери часовни раскрывались только, когда хозяинъ прізжалъ въ Марчамало.
Рафаэль долгое время смотрлъ на зданіе, опасаясь, чтобы его темная масса не освтилась лучомъ свта и не открылось бы окно, въ которое высунулъ бы свою голову приказчикъ, встревоженный стремительной бготней и топотомъ собакъ. Прошло нсколько мгновеній, но Марчамало оставалось погруженнымъ въ полнйшую тишину. Лишь съ полей окутанныхъ мракомъ поднимался сонливый рокотъ. На зимнемъ неб еще сильне мигали звзды, словно холодъ обострялъ ихъ блескъ.
Юноша повернулъ съ площади и обогнувъ уголъ стараго зданія, пошелъ по дорожк между домомъ и рядомъ густого кустарника. Вскор онъ остановился у ршетчатаго окна, а когда онъ слегка ударилъ суставами пальцевъ о дерево переплета, окно открылось и на темномъ фон комнаты выдлилась роскошная фигура Маріи де-ла-Лусъ.
— Какъ
Надсмотрщикъ взглянулъ на небо, читая въ звздахъ съ опытностью деревенскаго жителя.
— Должно быть теперь около двухъ съ половиною часовъ пополуночи.
— А лошадь? Гд ты ее оставилъ?
Рафаэль объяснилъ ей, кась онъ халъ. Лошадь оставлена имъ въ маленькомъ постояломъ дворик де-ла-Корнеха, въ двухъ шагахъ отсюда, на краю дороги. Отдыхъ былъ необходимъ для лошади, такъ какъ весь путъ сюда былъ сдланъ имъ галопомъ.
Эта суббота выдалась у него очень трудная. Многіе изъ поденщиковъ и поденщицъ пожелали провести воскресенье въ своихъ селахъ, въ горахъ, и просили выдать имъ разсчетъ за недлю, чтобы передать деньги семьямъ своимъ. Можно было сойти съ ума, сводя счеты съ этими людьми, которые вчно считаютъ себя обманутыми. Притомъ ему еще пришлось позаботиться о плохихъ сменахъ; перетряхнуть ихъ и принять другія мры съ помощью Сарандильи. Затмъ у него явились подозрнія на счетъ рабочихъ съ пастбищъ, такъ какъ выжигая уголь, они наврное обкрадываютъ хозяина. Однимъ словомъ, онъ не прислъ ни минуты въ Матансуэл и лишь посл двнадцати часовъ ночи, когда въ людской потушили огни оставшіеся тамъ поденщики, онъ ршился предпринятъ свое путешествіе. Какъ только разсвтетъ, онъ вернется на постоялый дворикъ, сядетъ тамъ верхомъ и сдлаетъ видъ, будто сейчасъ пріхалъ изъ Матансуэла и явится на виноградникъ, чгобы крестный не подозрвалъ, какъ онъ провелъ ночь.
Посл этахъ объясненій оба хранили молчаніе, держась за ршетку окна, но такъ, что руви ихъ не дерзали встртиться. И они пристально смотрли другъ на друга, при мерцающемъ свт звздъ, придававшемъ ихъ глазамъ необычайный блескъ. Рафаэль первый прервалъ молчаніе.
— Теб нечего сказать мн? Посл того, какъ мы цлую недлю не видлись, ты точно дурочка, смотришъ на меня во вс глаза, будто я дикій зврь.
— Что же мн говорить теб, разбойнцвъ?… Сто я тебя люблю, что вс эти дни я провела въ тоск, самой глубокой, самой мрачной, думая о моемъ цыган.
И двое влюбленныхъ, вступивъ на покатый путь страсти, убаюкивали другъ друга музыкой своихъ словъ, съ многорчивостью, свойственной южнымъ испанцамъ.
Рафаэль, ухватавшись за ршетку окна, дрожалъ отъ волненія, говоря съ Маріей де-ла-Лусъ, точно его слова исходили не изъ его устъ, и возбуждали его сладкимъ опьянніемъ. Напвы народныхъ романсовъ, гордыя и нжныя слова любви, слышанныя имъ подъ аккомпаниментъ гитары, смшивались въ томъ любовномъ молебствіи, которое онъ вкрадчивымъ голосомъ шепталъ своей невст.
— Пусть вс горести жизни твоей обрушатся на меня, свтъ души моей, а ты познай одн лишь ея радостіи. Лицо твое — лицо божества, моя хитана [1] ; и когда ты смотришъ на меня, мн кажется, что младенецъ Христосъ глядитъ на меня своими дивными глазами… Я желалъ бы быть дономъ Пабло Дюпономъ со всми его бодегами, чтобы вино изъ старыхъ бурдюковъ, принадлежавшихъ ему и стоющихъ многія тысячи песетасъ пролить у ногъ твоихъ, и ты бы встала своими прелестными ножками въ этотъ потокъ вина, а я сказалъ бы всему Хересу: «Пейте, кабальеросы, вотъ гд рай!» И вс бы отвтили: «Ты правъ, Рафаэль, сама Пресвятая Два не прекрасне ея». Ахъ, дитя! Еслибъ ты не полюбила меня, на твою долю выпала бы горькая судьба. Теб пришлось бы идти въ монахини, потому что никто не дерзнулъ бы ухаживатъ за тобой. Я бы стоялъ у твоихъ дверей, и не пропустилъ бы къ теб и самого Господа Бога.
1
Цыганка.