Винный склад
Шрифт:
Марія де-ла-Лусъ была польщена свирпымъ выраженіемъ лица ея жениха при одной лишь мысли, что другой мужчина могъ бы ухаживать за ней.
— Глупый ты! Вдь я же люблю одного лишь тебя! Мой мызникъ околдовалъ меня, и я — какъ ждутъ пришествія ангеловъ, — жду той минуты, вогда я переберусь въ Матансуэлу, чтобы ухаживать за моимъ умницей надсмотрщикомъ!.. Ты вдь знаешь, что я могла бы выйти замужъ за любого изъ этихъ сеньоровъ въ контор, друзей моего брата. Наша сеньора часто говоритъ мн это. А въ иной разъ она уговариваетъ меня идти въ монахини, и не изъ числа иростыхъ, а съ большимъ приданымъ, и общаетъ взять на себя вс расходы. Но я отказываюсь и говорю: «Нтъ, сеньора, я не хочу быть святой; мн очень нравятся мужчины… Іисусе Христе, что за ужасы я говорю! — не вс мужчины мн нравятся, нтъ; одинъ лишь только мой Рафаэль, который, сидя верхомъ на кон. кажется настоящимъ Михаиломъ Архангеломъ. Только не возгордись ты слишкомъ этими
— Да будутъ благословенны твои уста! Продолжай, дитя; ты возносишь меня на небо, говоря тажія рчи! Ничего ты не потеряешь, отдавъ мн свою любовь. Чтобы теб жилось хорошо, я на все пойду; и хотя крестный и разсердится, лишь только мы поженимся съ тобой я опять займусь контрабандой, чтобы наполнитъ теб передникъ червонцами.
Марія де-ла-Лусъ запротестовала съ жестомъ ужаса. Нтъ, этому не быватъ никогда. Еще теперь она волнуется, вспоминая ту ночь, когда онъ пріхалъ къ нимъ, блдный, какъ мертвецъ, и истекающій кровью. Они будуть счастливы, живя въ бдности, и не искушая Бога новыми приключеніями, которыя могутъ стоитъ ему жизни. Къ чему имъ деньги?
— Всего важне, Рафаэль, лишь одно: любить другъ друга, — и ты увидишь, солнце души моей, когда мы съ тобой будемъ жить въ Матансуэл, какую сладкую жизнь я устрою теб.
Она тоже изъ деревни, какъ и ея отецъ, и желаетъ оставаться въ деревн. Ее не пугаетъ образъ жизни на мыз. Сейчасъ видно, что въ Матансуэл нть хозяйки, которая бы сумла превратитъ квартиру надсмотрщика въ «серебряное блюдо». Привыкшій къ безпорядочному существованію контрабандиста и къ заботамъ о немъ той старой женщины на мыз, онъ тогда пойметъ лишь что такое хорошая жизнь. Бдняжка! По безпорядку его одежды она видитъ, какъ нужна ему жена. Вставать они будуть съ разсвтомъ: онъ, — чтобы присмотрть за отправкой въ поле рабочихъ, она — чтобы приготовить завтракъ и держать домъ въ чистот этими вотъ руками, данными ей Богомъ, ни мало не пугаясь работы. Въ деревенскомъ своемъ наряд, который такъ идетъ къ нему, — онъ сядетъ верхомъ на коня, со всми пришитыми на мсте путовицами, безъ малйшей дырки на штанахъ, въ рубах снжной близны, хорошо проглаженной, какъ у сеньорито изъ Хереса. А возвращаясь съ поля домой, мужъ встртитъ жену у воротъ мызы, одтую бдно, но чисто, словно струя воды; хорошо причесанную, съ цвтами въ волосахъ и въ передник ослпительной близны. Олья [2] ихъ будетъ уже дымиться на стол. А готовитъ она вкусно, очень вкусно! Отецъ ея трубитъ объ этомъ всюду и всмъ. Весело пообдаютъ они вдвоемъ, съ пріятнымъ сознаніемъ, что сами заработали себ свое пропитаніе, и онъ снова удетъ въ поле, а она сядетъ за шитье, займется птицами, будетъ мсить хлбъ. Когда же стемнетъ, они, поужинавъ, лягутъ спать, утомленные работой, но довольные проведеннымъ днемъ, и заснутъ спокойно и пріятно, какъ люди потрудившіеся и не чувстующіе угрызеній совсти, потому что никому не сдлали зла.
2
Похлебка, варево.
— Подойди-ка ближе сюда, — страстно заговорилъ Рафаэль. — Ты еще не все хорошее перечислила. У насъ потомъ явятся дти, хорошенькія малютки, которыя будутъ бгать по двору мызы.
— Молчи, каторжникъ! — воскликнула Марія де-ла-Лусъ. — Не забгай такъ далеко впередъ, а то еще грохнешься на землю.
И оба замолчали, — Рафаэль, — улыбаясь, при вид густой краски, залившей лицо его невсты, въ то время какъ она одной изъ маленькихъ своихъ ручекъ угрожала ему за его дерзость.
Но юноша не могъ молчать и съ упорствомъ влюбленнаго заговорилъ снова съ Маріей де-ла-Лусъ о своихъ терзаніяхъ, когда онъ только что отдалъ себ отчеть въ пылкомъ своемъ чувств къ ней.
Впервые онъ понялъ, что любитъ ее, въ страстную недлю, при вынос плащаницы. И Рафаэль смялся, такъ какъ ему казалось забавнымъ, что онъ влюбился въ такой обстановк: — во время процессіи шествія монаховъ разныхъ орденовъ, при колыханіи хоругвей, и звувовъ кларнетовъ и мавританскихъ барабановъ.
Процессія проходила въ поздніе ночные часы по улицамъ Хереса среди унылаго безмолвія, точно весь міръ долженъ былъ умереть, и онъ держа шапку въ рукахъ, съ сокрушеніемъ сердда смотрлъ на процессію, волновавшую ему душу. Вскор, во время одной изъ осталовокъ ея, какой-то голосъ прервалъ молчаніе ночи, голосъ, заставившій плакать суроваго контрабандиста.
— И это была ты, дорогая; это былъ твой золотой голосъ, сводившій съ ума людей. — «Она дочъ приказчика изъ Марчамало», — говорили подл меня. «Да будутъ благословенны ея уста — это настоящій соловей!» Грусть сжала мн сердце, я самъ не знаю почему, и я увидлъ тебя среди твоихъ подругъ, такую прекрасную, словно святую, поющую saeta [3] со сложенными руками, устремивъ на
3
Стрлу.
— Сумасшедшій! — сказала смясь молодая двушка, — Краснобай! Вотъ какъ ты мн туманишь голову съ этой твоей ложью, которую ты придумываешь!
— Потомъ я опять услышалъ тебя на площади de la Carcel. Бдняжки арестанты, сидя за ршотками, точно какіе-то хищные зври, пли Христу очень грустныя saetas, въ которыхъ рчъ шла объ ихъ оковахъ и горестяхъ, о плачущихъ матеряхъ, и о дтяхъ, которыхъ они не могутъ обнять и поцловать. А ты, сердце мое, отвчала имъ съ площади другими saetas, столь сладостными, какъ пніе ангеловъ, прося Бога смиловаться надъ несчастными. Тогда я поклялся, что люблю тебя всей душой, что ты должна принадлежать мн, и я испытывалъ желаніе крикнть бднягамъ за ршотками: «До свиданія, товарищи; если эта женщина не любитъ меня, я совершу что-либо ужасное: убью кого-нибудь, и въ слдудещемъ году и я буду птъ въ тюрьм вмсте съ вами псню распятому Христу въ терновомъ внц».
— Рафаэль, не будь извергомъ, — сказала двушка съ нкоторымъ страхомъ. — He говори такихъ вещей; это значило бы искушать милосердіе Божіе.
— Вовсе нть, глупенькая моя; вдь это же только такъ — манера говорить. Къ чему мн стремитъся въ т мста печали! Я стремлюсь въ одно лишь мсто — въ нашъ рай любви, когда женившись на моей смуглянк-соловушк, я ее возьму въ себ въ теплое гнздышко въ Матансуэло… Но, о, дитя! Сколько я выстрадалъ съ того самаго дня! Сколько перенесъ я мукъ, раньше чмъ сказать: «Я люблю тебя!» Часто прізжалъ я въ Марчамало по вечерамъ, съ запасомъ хорошо подготовленныхъ косвенныхъ признаній, надясь, что ты поймешь меня, а ты — ни мало не понимала, и смотрла на меня, точно образъ «Dolorosa», сохраняющій и въ страстную недлю тотъ же видъ, какъ и въ остальное время года.
— Ахъ, глупенькій! Вдь я же поняла все съ перваго раза! Я сейчасъ же угадала любовь твою ко мн я была счастлива! Но долгъ требовалъ скрывать это. Двушк не слдуетъ смотрть на мужчинъ такъ, чтобы вызвать ихъ говорить ей: «Я люблю тебя!» Это неприлично.
— Молчи, жестокосердая! Мало ты заставила меня страдатъ въ то время! Я прізжалъ къ вамъ верхомъ, посл того какъ у меня происходили перестрлки съ таможенной стражей, и когда я видлъ тебя, сердце мое пронизывалосъ страхомъ, словно ножомъ, и меня бросало въ дрожь. «Я скажу ей это, я скажу ей то». Но лишь только я взгляну на тебя, я уже не въ соотояніи сказать ни слова. Языкъ мой нмлъ, въ голов наступалъ туманъ, какъ въ дни, когда я ходилъ въ школу. Я боялся, что ты разсердишься и что сверхъ того крестный еще угоститъ меня градомъ палочныхъ ударовъ, приговаривая: «Вонъ отсюда, безсовстный»; подобно тому, какъ выгоняютъ забжавшую на виноградникъ бродячую собаку… Наконецъ, все было высказано. Помнишь? Далось намъ это не легко, но мы поняли другъ друга. Произошло дло посл полученной мною раны отъ выстрла, когда ты ухаживала за мною какъ мать, и, когда вечеромъ я плъ и слушалъ твое пніе, здсь, подъ аркадами. Крестный наигрывалъ на гатар, и я, устремивъ глаза мои въ твои, словно хотлъ състь ихъ, заплъ:
Въ кузн молотъ съ наковальней Разбиваютъ вс металлы, Но разбить ничто не въ силахъ Страсть, что я къ теб питаю.И пока крестный подпвалъ: «тра, тра; тра, тра», точно онъ молотомъ билъ о желзо, ты вспыхнула какъ огонь и опустила глаза, прочитавъ, наконецъ, въ моихъ глазахъ. И я сказалъ себ: «Дло идетъ на ладъ». Такъ оно и оказалось, не знаю какъ, но мы признались другъ другу въ любви. Быть можетъ, утомившись заставлять меня страдать, ты укоротила мн путь, чтобы я потерялъ свой страхъ… И съ тхъ поръ во всемъ Херес и во всхъ его окрестностяхъ нтъ человка, боле счастливаго и богатаго, чмъ Рафаэ, надсмотрщикъ въ Матансуэл… Ты знаешь дона Пабло со всми его милліонами? Но рядомъ со мной онъ — ничто, простая вощаная мазь!.. И вс остальные владльцы виноградниковъ — ничто! Хозяинъ мой, сеньоръ-то Луисъ, со всмъ его имуществомъ и всей стаей расфуфыренныхъ женщинъ, которыхъ онъ держитъ при себ… тоже ничто! Самый богатый въ Херес я, который возьметъ къ себ на мызу некрасивую смуглянку, слпенькую, такъ какъ у бдняжки почти не видать глазъ, и, кром того, у нея еще одинъ недостатоиъ — тоть, что когда она смется, на лиц у нея, являются прековарныя ямочки, словно все оно изъдено оеспой.