Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Я его недолюбливал, может именно потому, что он ходил в любимчиках всего класса, не только его женской половины. И именно поэтому он и был, не мной, а далеким от меня человеком, седьмым и единственным вообще не из нашей школы, рекомендован в очередные члены. Витя нас и заложил.
Думаю, что сразу.
Как ему сказали, так он и пошел. Утверждаю, что это так. В самом-то следственном деле было написано, что случайно на почте было вскрыто письмо от меня к Зотову и бдительный почтальон прочитал и донес. Чепуха!
Нас сдал Витя Васильченко.
Мне об этом сказал следователь капитан Лысов. Никакой
— Ну, ты уже знаешь, что вас в КГБ заложил Витя Васильченко.
Последним это подтвердил мой адвокат.
Но более, куда более того. По материалам следствия, а я его читал, держал в руках, ясно, что больше всех, чаще и, главное, с самого начала следствия допрашивали именно этого седьмого, кто пригласил Витю.
Этот седьмой, да черт с ним, чего его жалеть — Мурзин его фамилия, в наименьшей степени член нашей ячейки, раскалывался охотно, в позорных словах:
— Чтобы угодить Юре К. и Плачендовскому, я…
— Из подхалимских соображений я…
— В угоду Плачендовскому я…
В угоду! Фу, слизняк!
Но он мало что знал, и только через несколько дней от него потянулось по цепочке к Юре К. — и его вызвали на допрос, к Зотику — и его арестовали, от них к Виталику, к Юре, к Сереже, к Вальку, а уж после всех — к главарю, ко мне. Мурзин меня лично не знал, никогда не видел, вот почему я был арестован и допрошен последним.
Зачем Витя это сделал?
Спросите у него. В семье у него были какие-то нелады. Один или два человека сидели по уголовке. Дядя, старший брат. Его часто таскали на следствия… И он как бы хотел подстраховаться, убедить в своей надежности, лояльности, выскочить из круга подозреваемых.
Потом он года два служил в большой городской тюрьме надсмотрщиком, впрочем, не мое дело. У меня своих забот полно.
Стукачи
А в целом это проблема. Стукачи, их психология-паталогия, мировоззрение, жизненные установки, мера порядочности еще ждут научных разъяснений.
У хирурга-писателя Амосова есть подвернувшаяся к слову классификация убийств. От массового уничтожения своих политических врагов, от героев награждаемых и прославляемых ратных убийств-подвигов до злоумышленных маниакальных убийств со зверством, особой жестокостью, первой категории и электрическим стулом.
В построенной иерархии сам академик определил место убийства на операционном столе очень близко к положительному полюсу шкалы убийств. (Хорошо звучит: «положительный полюс шкалы убийств»?)
Нетщеславная философия стукачей мало доступна моему пониманию.
Убийцы — так те при жизни переступают грань, отделяющую овец от козлищ, и сам этот шаг служит основанием для самовыделения и особой гордости.
Воры собираются в кланы, в масти, делятся опытом, блюдут воровскую честь, на лбу готовы написать: Я — вор, если бы не мешало выполнению профессиональных обязанностей. Им не нужно, но у них и не отнимешь права покаяться, голубить мечту на чье-то понимание, сочувствие,
Есть своя удаль и у хулигана. Седой, уже на пенсии блатарь веселит внучат рассказами о драках с поножовщиной, подлостях со злодействами — криминальной романтике своей молодости.
Стукачество не красится в светлые тона.
Ни один стукач добровольно не откроет позорнейшую из страниц своей жизни ни детям, ни внукам, ни жене — бедные жены — сам бы не знал, забыл. На исповедь не пойдет, об этом и Бог знать не должен, но только компетентные органы.
Слова одно к другому подвязались, есть нечто общее между исповедью и стуком: и то и другое — таинство, и то и другое — сообщение о грехах.
Правда, на исповеди говорят о собственных грехах и в целях прощения-отпущения. А стучат — о грехах чужих, и цель обратная — наказание.
Эта служба, презираемая и теми, на кого стучат, и теми — кому, бескорыстна, ведь не в тридцати же серебрениках дело, а в ущербном чувстве восстановления справедливости.
Стукачество — это болезнь, стыдный порок.
Стукачи бывают разные. В ассортименте. На одном краю — подсадные, кто имеет форму и звание, выполняет задание. Провокаторы. Для таких закладывать и стучать — оплачиваемая работа. Внутренний разведчик. Шпион. Романтика. Почти никто не осуждает. В отличие от палачей в таком же положении. Тут и звания, и ордена, и ленты, бывает и посмертная слава. Азефа вон возьмите. Почти как на войне.
Правда, бывает, что засыпавшегося агента пришивают на месте. Или наоборот — отрезают. Тоже как на войне.
А вот другой край шкалы стукачей, там, где Иуда, в моральном плане размыт.
Как определить, какой вид стукачества какого (не)порядочнее, постыднее?
Полезно выделить два главных класса: материалисты, те, у которых есть некие бытовые оправдания, причины, побудившие их стучать.
И есть идеалисты. У этих — цель!
Стукачам-материалистам легче найти оправдания. Затравили, запугали. (После каждого слова я ставлю точку — надо осмыслить, представить себе, себя, подобрать пример.) Подвели посмотреть, послушать, испугаться, ужаснуться.
Кто не сдался, не клюнул — герой. Хотя героизм из другой идеальной сферы. Героев мало. Еще месть. Убийство из мести — оправдание, как повод для стука — месть омерзительна. Свидетельство слабости, бессилия и осознания его. Но кто месть в себе может победить? Это не оправдание, но понять можно. Не сам первый начал, а только в ответ. Нас не трогай — мы не тронем, ну а тронешь — спуску не дадим. Наябедничаем.
Стукачество за квартиру. Массовое явление. Квартирный вопрос… Пять человек, две семьи, три поколения, втиснутых в 15 очень квадратных метров. И так месяцы, годы. А рядом в соседней комнате коммунальной квартиры — один, и то пьяница, дебошир, шантажист и охальник — личность социально мерзопакостная. От нищеты, от беспросветно скотской жизни звереют люди. «Умри ты сегодня, а я завтра». Один раз живем. Можно сколько угодно этим возмущаться, но это факт. Парни регбисты из команды с замечательным названием «Старые христиане» после авиакатастрофы, обезумев от голода, поочередно убили и съели шестерых своих товарищей. Видимо, из запасного состава. Тоже христиан, но не совсем старых, еще свежих. Для выживания схарчили людей-товарищей…