Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
вплоть до Ильинских ворот. Ему поднесли такое коли
чество цветов, что все друзья и близкие несли их.
После первого вечера и после каждого последующего,
не менее триумфальных, он получал на адрес нашей
квартиры письма, цветы, стихи (Марина Цветаева 15
и др.), разнообразные подарки, как, например, две ху
дожественно сделанные куклы.
Как-то утром раздался звонок. Александр Александ
рович и Петр Семенович еще спали. Я вышла отворить
дверь,
ся, ветку цветов яблони. Я положила все это в столовой
на столе, около прибора Блока. Когда он встал и вышел
к завтраку, то развернул пакет. В нем оказались две
куклы: Арлекин и Пьеро. На Арлекине — лиловый ко
стюм с черным; эту куклу он оставил себе. Пьеро в бе
лом шелковом с черными шелковыми пуговицами одея
нии, черное тюлевое жабо, через плечо перекинут атлас
ный алый плащ, на руке кольцо, ажурные белые чулки,
черные туфли, очень выразительное лицо. Эту куклу
Блок подарил мне.
В этот же его приезд в Москву шли переговоры
с Художественным театром о возобновлении работ над
постановкой «Розы и Креста», но они оставили горький
осадок на душе поэта. После его отъезда в Петербург
я продолжала эти переговоры с Немировичем-Данченко.
В 1921 году он передал постановку пьесы бывшему теат
ру Незлобина и заключил с ними договор, копия с кото
рого, с карандашными поправками Блока, хранится в
моем архиве, но это уже 1921 год. <...>
Прожив у нас в Москве до 18 мая, Блок уехал обрат
но в Петербург.
Из окна вагона протянул он мне вырванный из блок
нота листок, на котором карандашом было написано:
Не обольщай меня угрозой
Безумства, муки и труда.
Нельзя остаться легкой грезой,
Не воплощаясь никогда.
371
Храни безмерные надежды,
Звездой далекою светись,
Чтоб наши грубые одежды
Вокруг тебя не обвились 16.
Вскоре я получила от него письмо, и вслед за ним —
первое письмо от его матери:
«Спасибо Вам, дорогая и многоуважаемая Надежда
Александровна, от всей моей материнской души шлю
Вам горячую благодарность за вашу ласку и внимание, за
тот прекрасный прием, который Вы оказали моему сыну.
Когда он вернулся к нам, успокоенный, удовлетворенный,
и после его рассказов о московском пребывании, я почув
ствовала, как много я обязана Вам, как Вы прекрасно сде
лали, что вызвали его в Москву и устроили все так, что
ему не пришлось думать о несносных околичностях оби
хода. Если бы Вы знали, как это все для него важно!
Для него
У меня прямо потребность явилась написать Вам, выра
зить Вам благодарность, послать Вам горячий привет,
хотя Вы меня не знаете. Но я так много слышала о Вас
от моего сына, что я как будто Вас немного знаю. И вот
решилась написать Вам, крепко, горячо жму Вашу руку.
Искренне, глубоко Ваша доброжелательница
А. Кублицкая-Пиоттух.
9 июня 1920 г.
Может быть, такого портрета у Вас и нет».
При письме была приложена фотографическая карточ
ка Блока. Он снят в котиковой шапке.
В августе 1920 года я поехала в Петербург и прожила
там до конца сентября. В этот приезд я и познакомилась
с Александрой Андреевной.
Приехав двумя днями ранее условленного срока, я по
звонила Александру Александровичу по телефону. Его
не было дома: он уехал купаться в Стрельну. К телефону
подошла Любовь Дмитриевна, с которой я была уже зна
кома.
— А Саша ждал вас д е с я т о г о , — сказала о н а , — но по
дождите, пожалуйста, у телефона, я пойду скажу Алек
сандре Андреевне, что вы приехали.
Вернувшись, она сказала:
— Александра Андреевна просит приехать вас сейчас
же, не дожидаясь Саши.
372
Я остановилась на Знаменской, и путь до Офицерской
был не близкий. Наконец приехала, поднялась по уже
знакомой лестнице и позвонила. Дверь отворила Любовь
Дмитриевна, мы поздоровались, и она проводила меня по
коридору до дверей комнаты Александры Андреевны.
Я вошла. Небольшая, светлая, в то утро залитая
солнцем комната, уютно и просто обставленная, и первое,
что поразило меня, что, казалось, жило и господствовало
над всем — это портрет Блока (работы Т. Гиппиус). На
встречу мне с небольшого диванчика поднялась невысо
кого роста, хрупкая на вид, седая женщина. Она в сером
платье, на плечах легкая белая шаль. Лицо очень болез
ненное, нервозное, в глазах усталость и печаль, но вместе
с тем оно очень одухотворенное, нежное, женственное.
Жестоким резцом своим провела жизнь на этом лице
скорбные борозды, но высоких душевных, «романтиче
ских» движений не угасила, они отражались в глазах, в
улыбке.
Никакой напряженности мы не почувствовали. Беседа
завязалась сразу оживленная и дружеская. Так, незамет
но протекло время до трех-четырех часов. Вдруг Алек