Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
решаясь на выступление, надо быть на диэте, как я эта
мог позволить себе весной, живя у Вас...»
Вскоре я получила от Блока сборник «Седое утро».
Надпись на книге была такая: «Надежде Александровне
Нолле эта самая печальная, а, может быть, последняя
моя книга. Октябрь 1920. Александр Блок».
Я продолжала вести переговоры с Художественным
театром, которые сильно затягивались.
Станиславским, а с Немировичем-Данченко, и меня глу
боко уязвлял и поражал его, так сказать, «купеческий»
подход к делу. Пьеса была принята, срепетирована, со
слов Станиславского — «все, кроме декораций, было гото
во», так в чем же дело? Но Немирович-Данченко «торго
вался». Это было самое обидное. А Блокам в это время
жилось действительно очень трудно. Сам Александр Алек
сандрович прямо не писал мне об этом, но Любовь Дмит
риевна писала.
375
Беспокойство за Блока не покидало меня. Чтобы хоть
несколько разомкнуть сжимавшие его бытовые клещи, я
предложила ему вступить пайщиком в нашу книжную
«лавочку» 18 и, кроме того, выпустить в нашем изда
тельстве «Первина» его стихи. Блок согласился 19.
В апреле 1921 года я получила от Блока письмо, в
котором он писал: «Я не знал, ехать ли в Москву, теперь
выясняется, что ехать надо... Чуковский написал большую
и интересную книгу обо мне 20, из которой и будет читать
лекцию, а потом я буду подчитывать старые стихи. Жа
лею только, что в этом году у меня на душе еще тяжелее,
чем в прошлом, может быть, оттого, что чувствую себя
физически страшно слабым, всегда — измученным. Об
стоятельства наши домашние очень тяжелы. Ну, до сви
дания, до Москвы...»
Итак, Блок приезжает.
Вновь весна, май, теплое весеннее, благоуханное утро.
Я поехала на вокзал встречать поэта. Приехав задолго до
прибытия поезда, я ходила по перрону. На душе у меня
было тревожно и смутно.
Подошел поезд, я всматриваюсь в выходящих из ва
гонов, отыскивая среди них Александра Александровича.
Вижу Чуковского, а вот и Блок... Но он ли это! Где лег
кая поступь, где статная фигура, где светлое, прекрасное
лицо? Блок медленно идет по перрону, слегка прихрамы
вая и тяжело опираясь на палку. Потухшие глаза, зем
листо-серое лицо, словно обтянутое пергаментом. От жа
лости, ужаса, скорби я застыла на месте. Наконец Блок
заметил меня, огромным усилием воли выпрямился, уско
рил шаги, улыбнулся и, наклоняясь к моей руке, сказал:
«Это пустяки, подагра, не пугайтесь».
Мы сели
С первого часа, с первого дня я ощутила незримое
присутствие какой-то грозной, неотвратимой, где-то та
ящейся около нас катастрофы.
Блоку отвели ту же комнату, что и в прошлом,
1920 году. Мы приехали, он поздоровался с Петром Се
меновичем, тотчас же ушел к себе и лег на диван. На ли
це Петра Семеновича я прочла тоже тревогу. Спустя не
которое время Блок вышел из своей комнаты и, почув
ствовав общее беспокойство, начал уверять нас, что просто
устал с дороги, отдохнет, выспится и завтра будет иным.
376
Но на другой день и во все последующие состояние
здоровья Блока не улучшалось. Он плохо ел, плохо спал,
жаловался на боли в руке, ноге, в груди, в голове.
Помню, однажды на рассвете слышу, что он не спит,
ходит, кашляет и словно стонет. Я не выдержала, оделась
и, постучав к нему в дверь, вошла. Блок сидел в кресле
спиной к двери, в поникшей, утомленной позе, перед
письменным столом, возле окна, сквозь которое брезжил
холодный и скупой рассвет. В этот предутренний час все
было серо-сумрачно в комнате. И стол, и смутно белев
шая на нем бумага, которую я всегда клала вечером на
этот стол, даже сирень в хрустальном стакане казалась
увядшей. Услыхав, что кто-то вошел, Блок обернулся, и я
ужаснулась выражению его глаз, передать которое не в
силах. В руке Блок держал карандаш. Подойдя ближе, я
заметила, что белый лист бумаги был весь исчерчен ка
кими-то крестиками, палочками. Увидев меня, А. А. встал
и бросил карандаш на стол. «Больше стихов писать ни
когда не б у д у » , — сказал он и отошел в глубь комнаты.
Тогда я решила, что надо сейчас же переключить его
внимание на иное, вырвать из круга этих переживаний,
и, сказав, что не хочу больше спать, предложила
пройтись, подышать свежим воздухом раннего утра. Блок
согласился. Я быстро оделась. Мы вышли и отправились
по безлюдным, прохладным переулкам Арбата к храму
Христа Спасителя.
Мы шли медленно, молча и, дойдя до скамьи, сели.
Великое спокойствие царило окрест, с реки тянуло запа
хом влаги, в матовой росе лежал цветущий сквер, а в
бледном небе постепенно гасли звезды. День занимался.
Как благоуханен был утренний воздух! Как мирно все во
круг! Какая тишина!
Мало-помалу Блок успокаивался, светлел, прочь от
летали мрачные призраки, рассеивались ночные кошма