Эти несносные флорентийки

Эксбрайя Шарль

— Тоже мне, графиня!

— Я знаю, синьора, я знаю...

Делла Кьеза возмутилась:

— Синьора Бондена тоже была наверху!

— Она калека!

— Или хочет, чтобы все так думали! И потом, все жильцы поднимались и спускались в течение вечера. Мы слышали.

— Во всяком случае, у вас были основания устранить шантажиста!

— Мы не так уж богаты, синьор комиссар, но мы никогда не станем убивать человека, даже если допустить, что мы способны на это из-за тысячи лир в месяц.

— Скажите, почему вы ему платили? В вашем

возрасте, в вашем положении, кого может интересовать ваше прошлое?

— Хозяйку. Если она нас вышвырнет на улицу, куда мы пойдём?

Хотя и расположенный к сочувствию, Тарчинини не был слишком тронут бедствиями этих двух обломков кораблекрушения. Несмотря на отпирательство Пьетро, вполне возможным было предположить, что один из членов семейки убил Антонио Монтарино на том основании, что им нечем стало платить и они не хотели кончать свою жизнь на улице.

Веронец умерил немного свой пыл, придя к супругам Таченто. Паола была на работе в магазине. Марио принял его в майке и шлепанцах — невозмутимый и тупой.

— А! Это вы... Вы извините меня за внешний вид, ma que. Вот проходите сюда.

Марио любезно проводил комиссара на кухню, достал два стакана и бутылку кьянти, разлил вино и спросил:

— Что вы от меня хотите? Того же, что и ваш мальчишка?

— Простите ребёнка, прошу вас. В этом возрасте не очень отдаёшь себе отчёт...

— У него есть характер, у вашего ребёнка, и нахальство, что, впрочем, его не портит. То есть вы хотите знать, не я ли убил этого мерзавца Монтарино? Хорошо! Мой ответ отрицательный. Если этой старой калоше, называющей себя графиней, угодно покупать себе любовников в её-то годы, то какое мне до этого дело? Я ведь не обязан вникать в чужие глупости, а? Вот я все время говорю Паоле: будем сами по себе, а другие пусть будут сами по себе — это лучшее средство жить спокойно.

— Прекрасно. То есть вы из тех немногих, кого Монтарино не шантажировал?

Таченто самодовольно улыбнулся:

— Он бы не стал рисковать. Я не нуждаюсь в револьвере или ноже, чтобы свести свои маленькие счёты. И потом, по какому поводу он стал бы меня шантажировать? Моя жизнь правильная, грустная и глупая...

— Хорошо, но не имела ли синьора Таченто в прошлом какие-нибудь авантюры?

Снова широкая улыбка Марио осветила кухню.

— Паола? Бедняжка... Нужно быть дураком, как я, чтобы обратить внимание на эту гусеничку. Паола, это всё равно, что ничего. Её не видно. Она здесь, её здесь нет... Никто не заметит разницы. Авантюра у Паолы?

— Она счастлива?

— О ком вы?

— Ваша жена?

— Как можно об этом знать, и потом, мне на это просто наплевать. Лишь бы она вела дом, готовила мне еду и стирала моё белье, а больше я ею не занимаюсь. Счастлива? Да, я думаю, ведь я женился на ней. Но этот вопрос она, конечно, никогда себе не задавала. Бывают моменты, когда я себя спрашиваю, есть ли она на самом деле, Паола. Более ничтожного, более бесцветного человека, чем она, не существует.

Покидая

комнату, Ромео пожалел несчастную Паолу, вышедшую замуж за такого грубияна, как Марио Таченто. Можно ли быть таким ужасным эгоистом? Можно ли так презрительно относиться к своей подруге? Всё, что вспомнил в данный момент веронец, так это то, что у синьоры Таченто красивые глаза. Какие чувства испытывает она по отношению к своему супругу, эта осмеянная жена, эта презираемая женщина? Ах! Джульетта не знает своего счастья, будучи замужем за таким мужчиной, как Ромео.

На последней лестничной площадке слегка угнетённый Тарчинини старался идти как можно тише, чтобы не привлечь внимание Софии с её соблазнами. Он уже был возле нужной двери, когда за его спиной послышалось:

— Пс-ст-т!

Веронец закрыл глаза, чтобы воссоздать лицо своей жены и вздохнул про себя:

— Джульетта, спаси и защити меня! Я так хочу, остаться непобеждённым!

Он обернулся. На своём пороге стояла София, как всегда, полуодетая, и улыбалась ему:

— Как голова?

— Лучше, спасибо.

— Зайдите на минуточку? Мне нужно поговорить с вами... Вы такой изысканный...

При этих ласковых словах Тарчинини напыжился, как голубь, собирающийся ринуться в любовную атаку. Он чувствовал, что слабеет, что он все время готов капитулировать. Чтобы выстоять, он стал повторять про себя, как молитву, имена своих близких: Джульетта... Джульетта № 2... Ренато... Альба... Розанна... Фабрицио... Женнато. Приглушенным голосом он пролепетал:

— Сожалею, но это невозможно... срочная работа... долг... вы понимаете?

— Жаль... Не хотите, чтобы я вам немного помассировала затылок? Это ведь вас окончательно вылечит!

Ромео был в этом уверен. Только знал, что если он почувствует пальцы Софии на своём затылке, всё будет потеряно, он будет захвачен бурей.

— Нет, право же... нет... спасибо.

Он проскользнул в комнату и, восстанавливая дыхание могучими и глубокими вздохами, старался сконцентрировать свои мысли на Джульетте, которая, окружённая bambini, должна со слезами в голосе рассказывать им о папе.

Но он ошибался.

***

Синьора Бутафоччи, которая жила на via Пьетра этажом ниже Тарчинини, занималась глажкой, когда услышала над головой глухой звук; она подняла глаза к потолку и увидела люстру, раскачивающуюся самым неестественным образом. Вдова Бутафоччи была сицилийкой по рождению, и в детстве её часто убаюкивали рассказами об извержениях вулкана. Она знала об этом всё: первые колебания, нарастающую опасность как высшую степень катаклизма и, наконец, постепенное успокоение в смертельной тишине. Глядя на качающуюся люстру, вдова окаменела от ужаса, и внезапно жуткий, ужасный крик вырвался из её горла: крик, отозвавшийся эхом по всей округе, как крик Кассандры, увидевшей ахейцев в победном приступе на ворота Трои. Потом, следуя старым советам, она со скоростью двадцатилетней выскочила из своей квартиры, вопя: