Кровавый разлив
Шрифт:
Неужели?..
И эту книгу… и ее… и ее тоже…
Абрамъ вскочилъ, съ минуту постоялъ въ неподвижности, и выраженіе глубокаго изумленія было на его блдномъ, какъ бы вдругъ окаменвшемъ лиц… Потомъ легла на лицо гримаса, и стало похоже, будто испытываетъ человкъ этотъ жестокую тошноту… Ноги не держали Абрама, и онъ грузно опустился на сундукъ.
Черезъ нсколько минутъ, набравшись силъ, онъ съ болзненной, жалкой улыбкой, вполголоса, сказалъ дочери:
— Я знаю?.. Это таки глупо… конечно… И человкъ всегда длаетъ глупости… всю жизнь…
— Что такое, папаша?
Абрамъ, пораженный, молчалъ.
Какъ можетъ она?.. И отчего нтъ у него этой силы? Вс радости жизни онъ отдалъ бы за то, чтобы выглядть теперь спокойнымъ, беззаботнымъ, чтобы улыбнуться, чтобы найти для двочки хоть одно утшающее слово… Но нтъ его, этого слова, его нтъ, — ни въ душ, ни на язык нту его, и полный страха, полный трепета, онъ бормочетъ:
— Твои книги… наградныя книги твои…
— Но, вдь, ничего, папаша, не будетъ. Наврное, ничего не будетъ.
Голосомъ блднымъ и мутнымъ, давясь словами и какъ бы умоляя о прощеніи, Абрамъ лепечетъ:
— Конечно, ничего не будетъ… наврное не будетъ… Но… книги… твои наградныя книги…
Руки его трясутся и въ нихъ такъ и прыгаетъ продолговатый, бархатный, съ облзлыми бисерными кисточками мшокъ. Въ этомъ мшк хранятся молитвенныя принадлежности. Тридцать пять лтъ назадъ Хана сшила его Абраму, своему жениху. Былъ тогда мшокъ красивъ и ярокъ, и весело сверкали на малиновомъ фон вышитыя бисеромъ пальмы. Теперь онъ изношенъ и жалокъ, — какъ и старый владлецъ его.
— Если книги будутъ спрятаны, то разв повредитъ?.. Не нужно прятать… Не нужно… Я знаю, что это лишнее и глупо… Но… но разв повредитъ?..
Трясутся руки, и все тло трясется… «Герои Греціи» въ переполненный мшокъ не входятъ, и книга упорно торчитъ кверху, сверкая золотомъ обрза. Абрамъ встряхиваеть мшокъ, и кое-какъ втискиваетъ въ него дорогую книгу. Потомъ онъ снимаетъ со стны маленькую, осыпанную ракушками рамку. Изъ-подъ тусклаго, запыленнаго, съ пузырьками стекла, сверху, въ углу, треснувшаго, печально смотритъ испуганное лицо маленькаго гимназистика…
— Проси ты, — безъ словъ молитъ Абрамъ, вглядываясь мигающими глазами въ изображеніе сына.
Оно выцвло, угасло, изображеніе. Оно угасло, — какъ угасаетъ и въ сердц образъ давно ушедшихъ, давно умершихъ… Но что-то таинственно-важное скрыто въ срыхъ полутонахъ его, и что-то бодрящее и живительное зарождаетъ оно въ душ старика. Мы надежда ли? Не далекій ли отсвтъ благодарственной псни?..
Онъ чистъ былъ, этотъ мальчикъ; онъ былъ невиненъ и кротокъ. Горька была жизнь его, и печальва, и была она отнята до времени. За что? Зачмъ?.. Кто скажетъ?.. Кто пойметъ?.. Не затмъ ли, чтобы увести его туда, вверхъ, къ золотому престолу Предвчнаго? Не стоитъ ли онъ тамъ свтлымъ ангеломъ, не творить ли святую молитву, заступникъ, предъ небеснымъ Отцомъ, и не о спасеніи ли бдныхъ людей говоритъ Ему?..
— Говори, проси!.. За Розочку проси… за больную мать… за стараго отца проси, за весь изстрадавшійся старый народъ твой проси и требуй, Моисей!
… Но гаснетъ блдная надежда.
И нтъ уже лучезарнаго призрака, нтъ заступника и хранителя. Худенькое, посинлое тльце, искаженное смертью, лежитъ. Послдней
Абрамъ положилъ карточку въ мшокъ, затянулъ очкуръ и вышелъ въ сни.
Въ потолк зіялъ широкій, черный прямоугольникъ, — ходъ на чердакъ. Кадка съ водой стояла въ углу, а подл нея былъ большой ящикъ со старой обувью. Абрамъ торопливыми движеніями выдвинулъ впередъ бочку, изъ ящика выкинулъ всю обувь, и поставивъ ящикъ на кадку, сталъ взбираться на чердакъ. Какая-то особенная, тяжелая духота сдавила ему грудь, какъ только голова его и плечи вонзились въ черноту прямоугольника. Пахло сажей, пылью, прлымъ деревомъ, и было такъ темно, что глазамъ становилось больно.
У самаго входа, гд было свтле, ясно намчался невысокій боровъ. Абрамъ оперся на него, какъ на плечо ребенка, и тихонько поползъ. Глаза стали освоиваться съ темнотой, она не была уже такой плотной, и можно было различать стропила, скатъ крыши, какіе-то неопредленные бугры справа, наваленныя другъ на дружку оконныя коробки слва…
Проснувшаяся Хана заговорила внизу, — и здсь, въ пустомъ, придавленномъ освшей крышей чердак, голосъ ея гудлъ особенно дико и странно… Абрамъ добрался до того мста, гд боровъ длалъ поворотъ, и здсь слъ. Минутку передохнувъ, онъ сталъ тихонько бить по борову кулакомъ. Никого не было. Никого здсь быть не могло. Никто не подымался сюда уже многіе годы. Но Абрамъ пугливо оглядывался, — то направо, гд мертвой глыбой стояла плотная тьма, то налво, гд вдали длиннымъ пятномъ ярко горло въ накат отверстіе входа, — и внезапно замирая, прерывалъ свою трепетную работу. Сердце его, отъ непривычныхъ усилій, отъ волненій — билось такъ громко и сильно, точно онъ ночью влзъ въ чужую квартиру, чтобы ограбить, и поджечь, и убить… Онъ начиналъ работу опять, опять билъ по борову кулаками, — и опять бжало во тьм чердака тревожное, глухое гудніе… Кряхтла и стонала дряхлая крыша, накатъ трясся и плакалъ, и казалось, что это старики въ богадльн, испуганные ночнымъ кошмаромъ, кричатъ и взываютъ о помощи…
Боровъ подался, наконецъ, тяжелый кирпичъ провалился внутрь. И туча сажи, много лть холоднымъ пластомъ покоившаяся на дн, заколыхалась и быстро взвилась кверху. Выломавъ еще два кирпича, Абрамъ просунулъ мшокъ въ отверстіе, и потомъ поползъ обратно.
— Хорошо спрятано… очень хорошо…
Онъ сидлъ на накат чердака, свсивъ внизъ ноги, и платкомъ вытиралъ себ лицо. Спрятано такъ удачно, что цлыя сутки можно шарить и ничего не найдуть. Да… Что угодно можно длать, а мшокъ теперь въ безопасности, въ полнйшей безопасности…
— Розочка, пить, — послышался голосъ Ханы. И вдругъ Абрамъ затрепеталъ.
Мысль, которая давно стучалась къ нему въ сердце, мысль, которая давно и неотступно вилась около сердца, теперь вдругъ, сразу, сердцемъ овладла. Овладла, и сдавила его, — съ такой силой, что Абрамъ чуть не свалился внизъ, потрясенный, раздавленный…
— Но она… но Хана… Что же будетъ съ Ханой?.. Мшокъ спрятанъ… Если придутъ, если стануть разбивать и грабить, Абрамъ можетъ убжать, и Розочка можетъ убжать и спастись. Но она, Хана, прикованная къ постели, не владющая ни однимъ членомъ, что сдлаетъ она!..