Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Пизде-е-е-ец! — сипит через зубы и отворачивается в другую сторону.
Стыдится того, что натворил, но явно не показывает своего сожаления. Еще одна херовая черта весьма задроченного характер — тяжело Грише свою неправоту принять! Такой первым на уступки точно не полезет — похоже, что доченька вытянула двойной джек-пот. У Натальи — Велиховский флэш-рояль!
— Он не станет обращаться в полицию, Гриш. Вадик осознал, что тоже был не прав, поэтому…
— Мне все равно, — продолжает тихо и спокойно говорить, — я бы порекомендовал ему заявить о случившемся и призвать меня к порядку. Не надо было ему
Да мне на это все вообще чихать. И потом, ему как будто все равно, а мне вот точно нет — не все равно! Если он не прекратит мне мозг порядочностью сношать, то я с нескрываемой радостью запросто накостыляю ему — рожу будущему папе причешу от всей своей жалкой душонки. За мной должок не канет в Лету. Он здорово — уже вчера, похоже, — напугал меня, когда приперся в мой дом и стал там пока очень неуверенные родительские права качать. Моему внуку нужен «вольный» папа, а не тот, который будет алименты за несдержанные кулаки направо и налево раздавать.
— У тебя стойкая неизлечимая проблема с самоконтролем? — поворачиваюсь на бок, укладываюсь, молитвенным жестом ладоней подпираю себе щеку. — Любишь людей колошматить? А с виду, если честно, этого и не скажешь. Такой вылизанный, подтянутый. Хм-хм! Не обижайся, парень, но ты как будто кукольный. Я тебя другим не знаю, но сегодня… Гриш, тебе этот адреналин однозначно идет! Небритая щетина — Устава на тебя, засранец, нет, взлохмаченные волосы, распахнутое пальто, ты как будто…
— Нет, я не люблю поднимать руку на кого-либо, Юрий Николаевич. Это неправильно, я все прекрасно понимаю, но для закрепления моей сознанки, следовало бы Вадику все же обратиться по месту жительства в правоохранительные органы. Сколько я Вам должен? Сколько Вы ему заплатили?
Не любит, но был вынужден, по-видимому? Про долг сейчас не понял, если честно. Видимо, на ночь глядя этому засранцу я все-таки втащу.
— Я просто с силой не рассчитал…
Ты страшно ревновал, братец! Немного догоняю твое нестабильное состояние — сам такой. Но ничего не отвечаю, только лишь хмыкаю и в издевательской улыбке задираю один уголок своих губ…
А утром просыпаюсь от легкого очень осторожного толчка в плечо.
— Юрий Николаевич? — склонившись надо мной хрипло шепчет чей-то мужской голос.
— М-м-м! — потягиваюсь, прокручивая кулаки, зеваю, одновременно с этим по-собачьи поджимая ноги.
— Доброе утро. Уже был обход. Я разговаривал с врачом.
— Да, — прозреваю, включаю мозг и начинаю в то, что он мне рассказывает в полной мере вникать.
— Доктор подтвердил, что…
— Наташу оставляют? — вышептываю предполагаемый итог.
— Да. Под постоянным врачебным наблюдением ей предстоит находится оставшийся срок беременности. Постельный покой, кровать, процедуры…
Грешно так говорить, но… Если честно, слава Богу! Добегалась дочь моя! Наталья развела чересчур активную никому не нужную и очень бурную деятельность, а беременным малышкам все-таки негоже так себя вести. Ей необходимо полежать.
Внезапно замечаю у него в руках тетрадный лист. Знакомый кривой от травмы женский почерк. Дочь что-то пишет — мне или все-таки ему?
— Это что? — подбородком указываю на бумагу.
— Наташа написала
Понадобился, стало быть! Не буду разочаровывать великовозрастного пацана.
— И что она там хочет?
— Ей нужно кое-что привезти. Ее личные вещи.
Женская вездесущая дребедень — тут без изменений, еще дочь просит свое постельное белье и…
— Ультрабук? — таращусь на крайнее слово внизу. — Это еще зачем? Она тут что, работать будет? Организует наблюдательный пункт?
— Я не знаю, — Велихов в недоумении пожимает плечами. — Это без проблем? Можно организовать?
Ему придется поехать к нам домой и попросить Марину собрать Наташино жалкое приданое. Меня домой не тянет. Не тянет! Пока нет! После всех тайн, которыми меня сытно и уверено кормила жена, мне стоит где-то отлежаться и, что называется, «жирок на пузе завязать». Лезет ее закладываемая ересь из ушей, а я ею до краев уже наполнен. Та самая чаша моего терпения дала предсказуемую течь, и словесными тряпками о сожалении не заложить выплескиваемый лжи фонтан.
— Марина соберет все, о чем Наталья просит. Ты ведь на машине, Гриша?
— Да.
— Велихов?
— Да?
— Не пугай ее. Подбери, пожалуйста, для этой не совсем хорошей новости подходящие, нормальные, спокойные, слова. Пусть проведает дочь и успокоится.
Слежу за тем, как он спокойно поднимается, расправляется, слегка потягивается и пытается зевнуть. Воспитанный! Вылизанный! Интеллигентный! Холеный! И так безбожно влип! Эх-хе-хе!
— А меня подкинешь в одно место?
— Да, конечно. Без проблем.
Ну что ж, посмотрим на то «прекрасное Наташино жилье»…
Глава 20
С Ней… И без Нее! I
«Привет, Черепашка!»…
Медленно шевелю губами, призрачно артикулируя непроизносимые вслух слова. Не отрывая взгляда, затаив дыхание и сбивая к чертям собачьим свой сердечный ритм, пристально слежу за немного округлившейся беременной женщиной, начавшей неуверенное движение по коридору очень, если честно, депрессивного стационара. Наташа, ладошкой одной руки трогая панели, окрашенные в белый цвет, а второй поддерживая увеличившийся за два месяца пребывания здесь живот, с грустным и слегка прибитым видом направляется ко мне. Она не хочет, чтобы я заходил к ней в комнату. Вообще! Просто ни в какую! Уперлась, хоть ты ей кол на голове теши. Нет и все:
«Гриша, не надо. Сюда не заходи! Пожалуйста! Я тебя прошу! Это лишнее…».
Личные вещи бережно от посторонних глаз хранит. Хотя, что я там у нее не видел? Регулярно ведь привожу что-то свежее, новое, и то, что мать ей собирает, и потом, ее шикарное нижнее белье сейчас вряд ли на нее налезет, да и в этом заведении нежными кружевами уж точно некого соблазнять.
Комфортное отдельное помещение с обыкновенными санитарно-гигиеническими удобствами для нее я выторговал с огромным боем, при колоссальной поддержке и полном одобрении Шевцова, однако умышленно — этого совершенно не скрываю, — забыл посвятить в свое намерение ее. За что, естественно, потом огреб одиночные, до жути прозаичные, слова весьма скудной женской благодарности, высказанные очень презрительным и бурчащим грубым тоном вкупе с повернутой в противоположную сторону от меня надутой физиономией.