Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

Что??? Какие еще сайты? Она офонарела, что ли? Гормоны радости в голове заливают Черепахе мозг?

— Мы могли бы попробовать с тобой, — прислоняюсь губами к ее вздрагивающему уху, — пожить вместе. Ну не вместе, а рядом, например, в одном доме. У меня…

— Нет, — отклоняется и рукой убирает мою харю, щемящуюся к ней в лицо. — Нет, нет, это невозможно.

Почему? Почему сразу «нет» и «невозможно»? Мы ведь с ней ничего не знаем, ни как дальше сложатся наши судьбы, ни что с нами в скором времени, после рождения ребенка произойдет, ни как оно вообще все дальше будет?

— Наташа…

— Нет, пожалуйста. Тебе уже пора. Хочу уйти. Все, давай-давай.

Выгоняет!

Опять! Впрочем, я уже к этому привык. Полчаса — не больше, а дальше скупое пожелание «тебе пора», «проваливай», а на финал — заезженное до дыр «не приезжай, мне больно».

— Кто-нибудь сегодня будет у тебя? — трогаю тыльную сторону ее травмированной ладони, накручиваю чудные узоры на мягкой коже и разминаю пальцы не сильно подвижной руки. — Так не больно? Наташа? Я не пережимаю? С рукой получше стало? М?

— Уходи, — второй ладошкой быстро зажимает рот. — Пожалуйста, Велихов, убирайся отсюда. После твоих посещений у меня…

— Не нервничай, Наташа, тише-тише, — отпускаю руку, обняв за вздрагивающие от всхлипов плечи, учитывая исключительно свое желание, разворачиваю ее к себе лицом. — Нельзя, нельзя, тшш, тшш!

— Не приходи сюда больше, — шипит, нещадно расстреливая меня ярким взглядом. — Не смей больше. Я хочу доносить ребенка и родить его, а ты…

Что я? Ну что я? Что, что, что? Что я делаю не так?

— У меня есть право, — отрезаю.

— Опять вспоминаешь про контракт? — выставляет руку, уложив ладонь мне на грудь, пытается избавить себя от моего нежелательного для нее присутствия. — Решил незыблемыми правами козырнуть? Я ничего не нарушаю. Сижу в больнице — ты же этого хотел, для твоего спокойствия, никуда не двигаюсь, ни с кем не встречаюсь, прогуливаюсь исключительно по коридору и то, на изматывающие встречи с тобой. Мне еще десять недель, как минимум, тут сидеть. Что ты смотришь? Чего хочешь? Проваливай.

— Успокойся, пожалуйста, — мельком замечаю, как настораживается Игорь, как вжимается в спинку кресла Анна, и определенно ощущаю, как заводится Наташка, как дергаются ее руки и как бешено вращаются влажные от слез глаза.

— Я устала, — упирается руками в подлокотники, отталкивается и коряво выбирается из кресла, в котором встречу вынужденно отбыла. — Пока!

Она отходит, но тут же прислоняется к стене, которая ее до индивидуальной палаты сопроводит и ненавязчиво предложит «каменную руку».

— Наташа… — шепчу, искоса посматривая на недоумевающую реакцию супружеской счастливой пары. Этим двум голубкам такое, видимо, точно невдомек.

— Как самочувствие, Аня? — обращаюсь к женщине, сидящей рядом со своим мужем, с безобразно открытым ртом.

— М-м-м.

Не знает, бедненькая, что ответить? Или я, похабно нагрубив, спросил?

— Всего доброго, — удостоверившись, что Наташа завернула к себе, разворачиваюсь и спешно направляюсь к выходу.

Выбираюсь наружу и останавливаюсь на ступенях, любезно раскинувшихся перед парадным входом в муниципальную больницу. Посмеиваюсь тихо сам с собой. Уперевшись бедром в железные немного влажные перила, прикуриваю пока лишь первую сигарету за весь свободный день. Холодно, слякотно, промозгло и тоскливо — как-никак самое начало февраля хозяйничает на дворе.

В прошлом месяце Наталье исполнилось тридцать пять лет. Я осторожно поинтересовался у нее, что подарить, чего бы хотелось молодой женщине, которой предстоит провести не одну тяжелую неделю под строгим врачебным наблюдением в отделении для временно округлившихся дам. Шевцова хитро-искусно избежала открытого ответа — многозначительно улыбалась и игриво пожимала плечами, мол:

«Спасибо, Велихов,

но все, чего я хотела, у меня уже как будто есть. Мне ничего не надо!».

Все, на что я пошленько сподобился тогда — такой себе сугубо прозаичный подарок, — букет цветов и тонкий золотой браслет на маленькую ручку, который ей пришлось надеть, чтобы продемонстрировать свое удовлетворение, которого в тот личный день на самом деле не было. Да и сейчас, похоже, ни хрена не изменилось, особой радости у Натальи тоже нет. Злобно ухмыляюсь, оскаливаясь в хищнической улыбке — как угодить женщине, которая на себе, скорее всего, поставила громадный черный жирный крест? Похоже, Черепаха хочет раствориться в нашем будущем ребенке? Похвально! Однако, сомневаюсь, что с таким чуднЫм настроем грядущее счастливое событие Шевцова вывезет, не испытав очередной психический надрыв.

М-м-м, как интересно! Сегодня, видимо, у Черепашки день свиданий, день родственных и не очень близких посещений. Вот машина ее старшего брата останавливается внизу. Мать Наташи выбирается из салона автомобиля, о чем-то важном, по всей видимости, долго разговаривает с водителем, а затем, аккуратно и очень бережно закрыв пассажирскую дверь, отходит от вибрирующего корпуса и спокойно ждет, пока ее сынок отъедет с очевидным намерением забить парковочное место на стоянке перед медицинским заведением. Надо бы, наверное, скрыться из поля ее зрения. Мы ведь недавно виделись с ней, вчера вечером, например, когда я отвозил и привозил бесконечные личные вещи Черепашки. Мы молча встретились, воспитанно кивнули в знак приветствия и пожелания спокойной ночи, отдали-приняли вещички и по противоположным сторонам быстро разошлись. Не знаю, но, по-моему…

— Гриша, здравствуй, — старшая Шевцова останавливается рядом со мной.

Откидываю наполовину выкуренную сигарету, выдохнув переработанный яд в сторону, возвращаюсь к ней и спокойно произношу стандартное любезное приветствие в ответ:

— Здравствуйте, Марина Александровна.

— Ты был у Наташи? Или только собираешься?

Пытается понять, как лучше поступить всем нам, чтобы не спровоцировать в патологическом отделении скандал?

— Да. Уже от нее.

Вижу, как на раскинувшейся перед моими глазами парковке Морозов бодро выскакивает из машины, хлопает автомобильными дверями, в салоне, оттопырив свою задницу, что-то ищет, потом вытягивает небольшую сумку, и, абсолютно не оглядываясь, почти через плечо ставит своего коня на сигнализацию, и с абсолютно непрошибаемым стеклянным взглядом зомби, уставившись на меня, направляется к нам. Вот с кем бы не хотелось встречаться сейчас, так это с ним. Тут все очень точно, четко, слаженно и чрезвычайно однозначно.

С началом постоянного нахождения Натальи в стационаре мы почти не виделись с Максимом — рабочие «вежливые» общие моменты не считаю. У нас остался только бизнес и то, похоже, скоро все завянет, так и не успев раскрыться и выдать в воздух великолепный щедро-денежный аромат. Мы не сказали друг другу ни единого заинтересованного слова за все недолгие минуты наших притянутых друзьями за уши общих встреч — все скупо, словно по сухому протоколу. Нет, ничего человеческого, радостного или сочувствующего: ни поздравительного — что очень очевидно, — Морозов однозначно мне не рад; ни оскорбительного — что чрезвычайно странно; ни обыкновенного и банального до жути, набившего ни одну оскомину, например, без повода «привет»; ни самобытного и просто так «пока»; ни утвердительного, краткого и резкого, как выстрел, «да»; ни категоричного и отрицательного «нет». Мы больше не закадычные лучшие друзья, всего лишь вынужденные деловые партнеры.