Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
«Привет, Наташка! Ну, как ты сегодня, будущая молодая мама? Как твои дела?»…
По-моему, она пытается мне улыбнуться или просто морщится от какой-то периодически накатывающей боли, а ее искривленный рот всего лишь следствие этого неудавшегося действа. Неподдельная радость от наших регулярных встреч никак не посещает Наташино лицо.
На ее последних шагах наглым образом проявляю инициативу и, подхватив женщину под мышками, укладываю податливым и мягким телом к себе на грудь.
— Привет! — шепчу в парующую ароматную макушку. — Привет, привет! — позволяю себе вдохнуть запах ее волос и даже осторожно прикусить
— М-м-м, ай-ай, не кусай! Привет! Гриш… — осторожно выкручивается, пытается отстраниться от меня и снять себя с моего тела, — на нас ведь люди смотрят. Я хочу сесть. Пожалуйста. Тяжело стоять.
Почти приподняв Наташку, поворачиваю нас и бережно укладываю Шевцову мелким, по сравнению с ее пузом, задом в привычное для наших встреч кресло в холле для свиданий беспокоящихся родственников с вынужденными пациентами.
Мы ведь разговариваем теперь… Разговариваем, например, сейчас… Разговариваем с ней с недавних пор. Уже две недели, если быть точным. Считаю это большим, да просто охренительным, достижением после всего, через что мы за небольшой период прошли.
— Как ты? — располагаюсь рядом. — Наташ, как дела? Как ты себя чувствуешь, м?
— Нормально, — стеснительным жестом поправляет постоянно раскрывающийся махровый запах. — Все хорошо, ничего не беспокоит, нигде не тянет и не болит.
— Замечательно, — пытаюсь взять ее за руку, но она не позволяет. Шевцова с виноватым видом, приподняв одно плечо, вытягивает пальцы и прячет свою кисть в карман огромного халата.
— Не надо, — искоса поглядывает на пару, сидящую напротив нас. — Не надо этого. Прошу.
Там, словно единственные здесь хозяева, расположились молодые мужчина и женщина, новоиспеченная официальная семья — законные муж и жена! Игорь и Анна! Я случайно познакомился с ним, когда пришел проведать Наташку, а он потом официально представил мне ее, свою вторую половину. Это их первая беременность и аналогичная патология, такая же, как и у Черепашки, но Анне все же меньше повезло, чем Шевцовой, — эта женщина с двенадцатой недели вынужденно находится на полном и неограниченном по процедурам содержании в этом гостеприимном заведении.
— Меня не отпустят домой до родов, Гриша? — отвернувшись, куда-то в сторону шепчет. — Но я бы хотела находиться у себя. Там ведь моя мама, родные стены, моя комната, кровать и обстановка в целом, и потом…
— А что говорят врачи в ответ на твое желание?
— Говорят, что «нет» и это совершенно невозможно. Просто-таки категорический отказ. Не понимаю, я ведь себя прекрасно чувствую. Я тут подумала, — возвращается ко мне обратно, — может ты поговорил бы с ними…
— Нет! — сразу перебиваю и не даю ей высказать свою бредовую идею вслух. — Наташа, этого не будет. Ни с кем говорить не буду. Извини, но всем спокойнее…
— Всем спокойнее? То есть? Что это твое «всем спокойнее» означает? Я что, раздражаю и беспокою вас? — прищуривается. — Или только тебя? Устал? Надоела, да? Или тебе спокойнее, потому что точно знаешь, где на следующий день меня застанешь, в какой палате, у какой стены? М?
Не понял! Что это за вкрадчивый и недовольный тон? И, по-моему, в женском голосе я
— Ребенку, Черепашка, и будущей маме. Нашему ребенку спокойнее и надежнее, когда ты не суетишься по городу в поисках на свою попу искрометных приключений, а тихо и благополучно вынашиваешь малыша под пристальным вниманием медицинского персонала этой больницы…
Замолкаю, потому что замечаю ее возмущенный моими возражениями взгляд.
— Мне нужно собирать вещи для ребенка, Гриша. Я хотела посмотреть коляску, кроватку, предметы первой необходимости, те же погремушки, соски…
— Марина Александровна сказала, что сама все сделает. Наташ, ты могла бы делать заказы, что-то интерактивно изучать, просматривать страницы, делать закладки, а мы бы принимали все твои пожелания и безоговорочно реализовывали. Я уверен, что так было бы правильнее и в несколько раз быстрее…
Сейчас бы тоже ей охотно рассказал, что кое-что для нее с малюткой организовал! Та комната ведь полностью готова. Ждет под замком своего хозяина или хозяйку. Кроме того, я, видимо, задумался и заигрался, и как следствие, позволил себе нечто большее и соорудил рядом с местом будущего обитания ребенка комфортное помещение для его беспокойной мамы. На тот счастливый случай, когда они будут у меня ночевать. Предусмотрительно разделил дом на половины — мы не пересечемся с ней, ей не за что в этом направлении переживать, я больше не притронусь к Черепашке, пока или если она сама того не пожелает…
— Я не инвалид, Велихов, — укладывает тоненькие по сравнению со всей фигурой руки на подлокотники, привстает и мостится удобнее, слегка вывалившись животом вперед. — Моя беременность — это не болезнь и уж тем более не обвинительный приговор с наказанием. У меня неплохие анализы, положительная динамика, малыш резвится, я постоянно чувствую его…
— Резвится? — опускаю взгляд на дергающийся от разговора женский живот. — Что это означает? Как это?
— Да. Двигается, наверное, играет с чем-то. Я не знаю, что у него там в наличии имеется. Но он сильно толкается, а иногда довольно мощно пинает меня. Временами я ловлю его за ножку или ручку, когда малыш переворачивается или, — она, словно находясь в прострации, водит руками по округлости и слегка сжимает свой «шарик» по бокам, — специально выставляет конечность, чтобы я могла с ним поиграть. Он общается со мной, Гриша, по крайней мере, так я это ощущаю. Вечерами я ему читаю, как будто на сон грядущий рассказываю сказку. Он успокаивается и точно засыпает…
Шевцова, похоже, понимает, чего лишила меня, избегая совместных по договору посещений женского врача, поэтому мгновенно осекается и с какой-то жалостливой мольбой в голосе начинает к чему-то призывать:
— Гриша… Ты, прос…
— Можно потрогать или ты не разрешаешь? — таращусь на живот и не смею моргнуть глазами, боясь того, что пропущу единственный момент, когда ребенок осуществит свой сильный кувырок.
— Да-да, конечно, если ты желаешь, — убирает руки, вцепляется пальцами в кресельную обивку и как-то затравленно, что ли, смотрит на меня.