Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Ну что ему ответить? Что, что, что, в конце концов? Господи!
«Таким, увы, не шутят, сын! Здесь как бы впору слезы лить, заходясь истерикой то ли от тяжелого горя, то ли от гомерического смеха».
— Не знаю, что на это все сказать, Максим. Но да! Это и есть то самое уютное гнездышко, старательно свитое твоей слишком активной беременной сестрой.
Наташа только лишь планировала тут кантоваться, а я уже живу на протяжении почти двух месяцев. За этот срок успел познакомиться с соседями по лестничной площадке, встретиться с хозяевами квадратных метров, чтобы обсудить с ними досрочное расторжение контракта на аренду, отработать оптимальный маршрут до ближайшей педиатрии, возможного детского садика и будущей нормальной
Она не будет здесь ютиться. Нет, нет и нет. Однозначно тщательно спланированное и в какой-то гормональной горячке задуманное проходит мимо. Все точно замечательно, но ни хрена у Натальи здесь не выйдет! Этого я ей просто не позволю. Дочь, видимо, не совсем понимает, что такое быть в гордом одиночестве с маленьким грудным ребенком. Ее план хорош, искусен, очень изощренен — безусловно, но я, на своих правах, на правах крайне беспокойного и нервного родителя, проект Натальи немного изменю и позволю небольшое «лирическое отступление», добавив потенциальных, оттого незаменимых, игроков на шахматную доску, второпях расчерченную на ее коленях.
— А как ты сюда вообще попал, пап? — теперь он задает вопрос, на который мне, если честно, не хотелось отвечать, но раз уж мы с некоторых пор играем в открытую, значит, стоит поспешить с чистосердечным излиянием об этом.
— Велихов подвез, — ухмыляюсь.
— Прелестно! — сын вздыхает и смешно почесывает свой затылок. — Он еще и подвез. А Гришаня в курсе, что это за место?
— Нет, Макс. Для него это просто адрес, каких тут много. Он любезно оказал мне услугу, ничего не уточнив.
— Ладно! Я все понял. О большем спрашивать не стоит, м?
На это лишь положительно киваю головой.
— Что мы здесь делаем, отец? Так что ты задумал?
Все просто! Намерен в полной мере выполнить условия контракта, который завис дамокловым мечом над головой Наташи.
— Хочу кое-что перевезти к нему, — кивком задаю сыну направление и прошу его следовать за мной.
— Зачем? — Максим идет, своим вопросом дышит прямо в спину.
— Затем, что так надо, Макс.
Я так чувствую! И это, как бы странно ни звучало, довольно-таки не просто объяснить словами. Все это нужно сердцем понимать. Отцовское чутье, если угодно. Возможно, я и перегибаю палку, но хуже точно не будет, если…
— Вот это должно быть в доме у него, — указываю на разобранную детскую кроватку.
— Что это? — Максим присаживается на корточки и аккуратно приоткрывает упаковку. — Это…
— Манеж для ребенка, Макс.
Такую вещь отец должен собрать! Это исключительно его право. Раз уж Наташка, как заботливая будущая мать, выбрала понравившуюся ей модель — дочь основательно потрудилась, перелистывая каталог с предлагаемым товаром, то новоиспеченный отец должен проявить мужскую часть программы по подготовке к появлению на свет ребенка. Мало сделать «дело» — неразумное чадо надо воспитать. Родить — не трудно, не больно, да и не накладно, но тяжело вырастить настоящего человека и довести дитя до «полноценного сознания».
— Ты считаешь… — Макс поднимает на меня свой взгляд.
— Да, именно. Не просто считаю, я в этом абсолютно уверен.
— По-твоему, детская кровать способна сотворить чудо? Пф! — хмыкает. Очевидно, что сын чересчур скептически настроен и не верит в успех моей кампании. Зато я в предполагаемом результате совершенно с некоторых пор не сомневаюсь.
— Сегодня заберем манеж и кресло-качалку, — выдвигаю то, что уже приготовил на отгрузку к месту жительства Велихова, — а остальной товар я перенаправлю позже по адресу, который ты мне скажешь. Где он живет? Есть квартира или дом? Что, твою мать, за тайны?
— Пап… Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь.
— Оставим все здесь? — замираю в своих движениях, поворачиваюсь к нему спиной, ставлю руки на пояс и к потолку поднимаю голову. — Пусть сама тут находится,
Все не так! Так не должно быть. Это глубокий бред слишком эгоистичной женщины, которая двумя руками отшвыривает от себя прекрасную возможность быть рядом с адекватным и достойным человеком, отталкивает настырного мужчину, который не сдается, а все-таки пытается ее добиться. Да, чтоб ее! Наташа такая же, как и ее мать! Все в точности копирует! Ничему история не учит глупых и слегка заносчивых баб?
— Нет, конечно. Но это как-то чересчур самоуверенно. Он ведь может отказаться и не принять столь щедрый дар… Я, если честно, до сих пор не могу поверить, что Велихов в отцы подался.
— Он не достоин этого, Максим? — вполоборота задаю вопрос. — Ему такое не дано? Гриша не справится с возложенными на него обязанностями? Или это исключительно для избранных? А Велихову такое не понять? Пусть чувачок даже не пытается? Что за разговоры? Знаешь, что жутко раздражает?
— Пап…
— Знаешь или нет? — все в том же положении еще раз спрашиваю. — Что бесит меня и доводит до белого каления?
— Нет, — тихо отвечает.
— Твой скептицизм, Макс. Твоя какая-то не пойми откуда взявшаяся до тошноты отвратная, просто-таки гнилая, задроченная предубежденность. С чего ты взял, например, что у него несерьезно с Черепашкой?
— Просто…
— Я не закончил, — обрываю сына. — Закрой рот, Макс. Дай мне сказать.
— Извини.
— С каких-таких делов ты бьешь себя кулаком в грудь и практически по-обезьяньи орешь, что им не следует быть вместе…
— Они разве вместе?
— Макс!!! — проговариваю, заметно повышая голос. — Макс! Макс! Остановись! Ты ведь не злой мужик, но ведешь себя, как откровенный обдолбыш.
— Извини.
— Давай-ка крайний раз, исключительно для моего глубокого понимания. Вы с ним закадычные друзья?
— Да.
— Еще со школы, если правильно помню?
— Ты же все знаешь, отец.
— Хочу, чтобы ты подтвердил, что в этом направлении ничего не изменилось. Потому как…
— Да. Мы знакомы с Гришей с лицея, еще с младших классов, учились в одной параллели. Посещали одну спортивную секцию — мини-футбол, ты сам меня туда отправил.
— Естественно, — поворачиваюсь. — Я помню все, чем ты увлекался. Помню твои бесящие до чертиков бабские кулинарные курсы — ты перся от этих кексов, тортов, рагу, словно заскучавшая от монотонности своего существования домохозяйка; твои эти малолетние барахтанья на кухне рядом с матерью выводили меня из себя. Это же просто в голове не укладывалось! У тебя какая-то неистребимая тяга к ножам, сковородам, кастрюлям и салатникам. Марина, безусловно, это все питала, все твои зачумленные увлечения и боготворила все, что выходило из твоих тестом перемазанных рук. До мельчайших подробностей помню эти летние походы с ночевкой в лесопосадки, глупые, просто-таки дебильные, игры на улице до полуночи, еще этот самопальный игральный стол в школьном саду — порнографические карты и рисунки женских половых органов всюду, где вы, засранцы, видели возможность изобразить «рогатку». Я помню всех твоих друзей, Максим. И его, — на одно мгновение замолкаю, — его я тоже прекрасно помню. Помню, сколько раз мы вытаскивали вас из передряг, посещая охренеть какие познавательные родительские собрания. Всплывает ясно — аж оторопь берет, как ясно, — мой стыд и красное лицо, когда школьная училка рассказывала нам с мамой, чуть ли не под большим секретом, чем вы, поймавшие первые поллюции засранцы, занимались на физическом воспитании, когда заглядывали к девчонкам в раздевалку. Макс, Макс, это сучья стыдоба! Но я помню только его мать — смутно, вяло, не совсем четко, но вот отца точно никогда не видел. А тут всплывает, что у него, оказывается, какой-то отчим был. Там что, были нехорошие моменты?