Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Уехала от родителей очень рано, Гриша. После музыкального училища получила приглашение продолжить образование в одной из лучших консерваторий там, за границей. Отец сильно ругался, но скрепя сердце все же отпустил. Мама полностью поддержала меня и уговорила папу. Был, конечно, небольшой скандал, но потом все нормализовалось, и он вроде успокоился. Моя мама умеет убеждать отца. Там я познакомилась с будущим мужем. Поль был моим педагогом, наставником, куратором и руководителем оркестра, в котором я играла на факультативных занятиях, в свободное от основной учебы время. Так что, всем профессиональным фишкам и оригинальным примочкам научил именно он меня. Кстати, первые достойные гонорары я получала от концертной деятельности в этом камерном оркестре. А потом…
— Ты в него влюбилась? —
Наташа вроде съеживается, вздрагивает и просовывает между нами обе руки. Я вижу ее молитвенно сложенные ладони и слабо дергающиеся пальцы правой выпотрошенной кисти.
— Да. Он нравился мне, Гриша, возможно, я даже боготворила его и почитала великого, признанного и очень талантливого человека, преклонялась и пыталась хоть немного повторить его успех, — стекленеет влажным взглядом и куда-то вдаль, вроде как в мое ухо произносит, — но отец, вот совсем недавно, сказал, что это глупая девичья влюбленность, но не любовь, которая всегда одна. А все остальное… Никчемная щенячья привязанность и благодарность за ласку, которую хозяин дарит своему вечно срущему и уссыкающемуся от радости питомцу за то, что тот жадно вылизывает его руки и терпеливо ждет с работы под дверью в доме, но при этом гадит на пол, на ковер, и все мимо гигиенической пеленки! Мы часто и сильно ошибаемся, принимая страсть за уверенное чувство, а пресмыкание перед кумиром, выдуманным богом, — за настоящую любовь.
— Состоятельный старик? С хорошим кошельком? — не вслушиваюсь в ее лирические отступления. Все эти жалостливые чувства и причитания о том, что было, прошло, не сбылось и никогда не сбудется вообще не для меня! Ланкевич утверждает, что я терминатор, грозная машина, без страха и упрека потрошащая то, что под юридические лопасти внезапно подвернется, а человеческое тепло мне абсолютно чуждо, как навороченному роботу-доставщику безразличен, например, малиновый или банановый сироп. Возможно, друг в чем-то прав! Но ее «влюбленность», «наваждение», «преклонение», «чинопочитание» меня не интересуют абсолютно. Пусть избавит от философских изысканий и излагает только факты. Обыкновенный голый экскурс в ее обманчиво счастливую жизнь!
— Что? — поднимает брови.
— Он богатый? Финансово стабильный и успешный?
— Для меня это не важно, Велихов. Ты думаешь, я из-за денег, из-за страны и положения? Нет-нет. Мне нравилось, как он ухаживал за мной…
Он издевался над тобой, дуреха. Врал тебе и выставлял виноватой в том, в чем ты была права.
— … как слушал меня и восхищался моей игрой…
— Это ложь, Шевцова. Он играл с тобой, как хитрый и лукавый кот с глупой, но приговоренной к смерти, мышкой.
— Откуда ты можешь знать что-то об этом? И вообще, — левой рукой поправляет постоянно опадающий ей на глаза русый локон и обиженным тоном выдает, — ты попросил рассказать что-то о себе, потом сам подкинул интересующую тебя тему, а когда я начала приятные моменты из своего прошлого вспоминать, то оказывается тебе как будто все уже известно, а вся моя жизнь, по твоему мнению, гроша ломаного не стоит, откровенная фигня и неприкрытый фарс. Да уж, — она пытается отвернуться, я разрешаю, Наташа переворачивается и устраивается на противоположный бок, скрывая свое лицо от меня, — скучно, пресно и обыденно. Зато, Велихов, у меня было в жизни все стабильно. Я не знала горя, ни в чем не нуждалась, любила и была любима. Пусть недолго, но…
«Любила»? Скорее, влюблена! «Ты была любима»? Он наглым образом использовал тебя! До той поры, пока не раздавил как надоедливую не беременеющую, противно скулящую за недостижимым потомством, жалкую букашку!
— Сколько вы были вместе?
— В браке?
То есть? Был еще, так называемый, свободный, неконтролируемый, на двоих «полет»?
— Наташ… — приподнимаюсь и пытаюсь рассмотреть уткнувшееся в подушку женское лицо.
— С двадцати двух лет. Семь лет свободы, отношения без обязательств, моя учеба, его ухаживания, и четыре года официального, законного, брака. И те страшные двенадцать месяцев ужасного развода. Зато какой! Господи, — она притягивает кулаки к губам и прикусывает костяшки
Мне больше нечего сказать. На это даже нечего сочувствующего ей ответить.
Шевцова громко выдыхает и расслабляется, словно мышечный спазм наконец-то отпускает сильно сжатое тело. Она вытягивает руки вперед и пальцами правой неспешно выводит по ладошке левой какие-то крючки и закорючки. Так успокаивает себя или гипнотизирует меня? Я от таких непосредственных движений слегка балдею, если честно.
— Я могу юридически помочь, Наташа, — уперевшись подбородком ей в плечо, предлагаю слабый выход из сложившегося положения. — Если он обидел тебя физически… Слышишь? — укладываю поверх ее блуждающей руки свою и останавливаю суетящееся движение.
— Никогда муж не трогал меня, Гриша. Ни разу, никогда. С чего ты взял? — Наташа громко сглатывает и, схватив лишний воздух, вздрагивает телом и легко икает. — Сейчас-сейчас…
«Он любил меня»! Это я уже понял! Могла бы и не повторять.
— Когда его обман раскрылся и я устроила наш женский «разбор полетов» с отечественным колоритом…
— Это что еще означает, Шевцова? — спрашиваю с издевательским смешком.
— Ну, неконтролируемый ор, истошный крик, шум, гам и вдребезги разбитая посуда, — вполоборота отвечает. Дергает плечом и вымученно крутит шеей. — Гриш, ты очень тяжелый. Пожалуйста, сбавь обороты. Отклонись и ослабь хватку. В тебе центнер, что ли?
Рожей отстраняюсь, но спиной теснее к ее хиленькому телу прислоняюсь. Просунув под нее свои руки, сжимаю под грудью и еще плотнее прикладываю к себе. Шевцова крякает и тут же, как отключенная от жизнеобеспечения, обмякает.
— Он просил меня одуматься и остаться, — Наташа продолжает. — Говорил, что дети в нашем талантливом союзе совсем не главное, что мы можем быть счастливы только от обладания друг другом и что нам вместе хорошо. Спокойно, тягостно, зато стабильно. Еще сказал, что существует масса вариантов приобрести ребенка. Приобрести, приобрести… Ты понимаешь? Словно сделать интернет-заказ. Мы вносим авансовый платеж, оговариваем срок, условия и варианты поставки — курьер или самовывоз, возможно даже суррогатная мать, и нам в назначенный день, по случаю какого-нибудь праздника, например, мне на день рождения, преподносят губастого, сытого и довольного жизнью малыша…
Да! Словно вещь! И чем я от этой сволочи на сегодняшний день отличаюсь? Только тем, что согласился на своего, «собственноручно» сделанного, ребенка? Суть-то все равно одна. Контракт, беременные девять месяцев, рождение малютки, строгое воспитание и целомудренная на веки вечные испуганная одним зловещим пунктом в договоре мать.
— Я ведь почти согласилась на это, Гриша. Почти простила мужа и смирилась со своим вынужденным положением. Почти, почти, слава богу, что почти… Затем рыдала, сильно билась, сопротивлялась и не спала несколько ночей подряд, но на самом деле готова была простить его. Это был финал! Видимо, я сошла с ума, раз способна была забыть его циничную ложь, откровенное издевательство над моим телом, неоднозначные просьбы об усыновлении, искусственном зачатии, коровьем осеменении, слабые попытки образумить меня, дебильные увещевания и взывания к остаткам моего разума и даже совести, и жалкие попытки наладить отношения. Господи! Возможно, я действительно потеряла свою единственную любовь и в какой-то момент была не права.
— И он разбил тебе руку в наказание? Ты не послушалась и настояла на разводе…
— Нет, Велихов. Он не разбивал, — Наташа обрывает свою исповедь, странно и надолго замолкает. Слышу, что не спит, ощущаю шевеление, ерзание по ткани, нытье, по-моему, бормотание и какой-то жалобный скулеж. — Я сделала это сама! Сама, Гриша. Била крышкой по руке, зажав какую-то книгу в зубах, била, била, опускала и поднимала, стонала и ловила слезы из глаз, но прикладывала рояльный бортик о кости, пока не выбила из мозга всю дурь, которая снова прорастала сквозь меня. Нельзя жить с человеком, который подло обманывал и наглым образом использовал меня. Не доходило по словам, образам и действиям, пришлось пойти на крайние, решительные, но действенные меры… Боль отрезвила и привела в чувства. Восстановила адекватность и трезвость ума.