Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Ты уже закончил с этим? — кивает подбородком на раковину.
— Ну что ты! Я только начал, — показываю ей на душ. — Хочешь со мной туда?
Еще сильнее стягивает простынь на груди, смешно переступает с ноги на ногу и из-под ресниц рассматривает душевую кабину, в которой запросто можно поместиться вчетвером.
— Я потру тебе там спинку, пощекочу подмышки. Не отказывайся от очень щедрого предложения, — изображая жалкого щенка, провожу туда-сюда костяшками пальцев по ее плечам. — Там внимательнее посмотрим друг на друга, а? А то в постельной гонке я все твои
Знаю, что сейчас уберется отсюда несолоно хлебавши, но дразнить ее, видимо, доставляет мне большое удовольствие. С ней только две позиции — трахать и подкалывать, как вариант, стебать.
Не дождавшись ее ответа и не спуская с нее глаз, стягиваю штаны и, естественно, остаюсь в чем мать родила. Не вижу в этом никаких проблем. У меня отличное сложение и сильное тренированное тело, да я и не перед мужиком оголяю свой зад. Чего стесняться? Хотя уверен, что сейчас мне завернут о совести, что-то втащат про утерянную честь и чувство собственного достоинства, потом немного про свое стеснение вотрут.
Нет! Сегодня все предположение и догадки мимо. Опять я просчитался. Шевцова отпускает руки и теряет импровизированную белоснежную тогу, а я, слегка качнувшись назад, хромаю кадыком и как придурок хлопаю глазами.
— Без мочалки, Гриша. Исключительно гелем и рукой.
Как прикажешь, детка! Боится Черепаха, что я могу случайно приложенную силу к ней не рассчитать и запросто снять тоненькую шкурку и на кожаные шнурки порвать. Да уж, после такого исполнения, которому я сейчас стал исключительным свидетелем, я смогу ее, наверное, сожрать.
— Обнаглела, да? — стараюсь не смотреть на демонстрируемые ею прелести.
— Учусь у мастера.
Да ты, как я посмотрю, слишком языкатая, ядовитая змея. Твой бы язык да в «Гришин» ствол, в венец, в головку.
— Иди туда, — киваю головой на душевую кабину.
Идет! Идет же! Вот это да!
Наташа переступает длинными ногами, словно педантичная зараза, не наступая на швы каменного пола, заходит в стеклянный бокс.
Нервничаю, что ли? Да похрен мне на это соблазнение!
— Про клинику я не изменю решение, Шевцова. Даже глядя на твой призывный голый зад.
Наташка открывает воду, попискивая и поджимая ноги, становится под струю, задрав голову к квадратной лейке.
Замученная русалка! Сельдь без шубы! Узница из этого, как его… Неважно! Однозначно тощая зараза!
— Двигайся туда! — заталкиваю внутрь сам себя и легко подталкиваю случайную соседку в глухой угол, из которого ей теперь не убежать.
Обиделась? Рассматриваю сквозь водяные брызги плотно слипшиеся сейчас темные ресницы, широко распахнутые, в огромном удивлении, выразительные и яркие глаза, и то и дело опускаю взгляд немного ниже. Брожу глазами по длинной шее, по вздрагивающей грудке и дрожащему, как будто в лихорадке, впалому бешено пульсирующему животу.
— Поближе! Ну! — не спуская с нее глаз, протягиваю руку за чем-то гигиеническим, надеюсь, что за гелем. — Наташа, подойди ко мне! Почему я должен повторять? — стараюсь не приказывать, всего лишь твердо и уверенно с ней разговариваю.
Выдавив
Завязывать надо побыстрее! Быстрее, быстрее! Пять-десять минут — все! Довольно! Всем спасибо! На фиг разбежались. Но нет же, я, как завороженный, вожу по ее телу, по-моему, пятнадцать долбаных минут и никак с груди ее не слезу. Она ведь не отказывает и ничего не запрещает. Значит, все разрешено.
Грудь у Наташи маленькая, но чересчур отзывчивая на ласку. Ну надо же! Соски всегда торчат, не прячутся и не скрываются за кругом ареолы, а каждое полушарие идеально помещается в моей ладони — есть, как говорится, место для маневра и для стандартного мужского внимания — «сжать-разжать». Все в точности и выполняю — мну, массирую, проглаживаю, потом глотаю и прикрываю обезумевшие от того, что вижу, наглые глаза.
Наташка подставляется. Все-все мне позволяет. С чего бы? То ли действительно хочет ласки, то ли…
— В клинику пойдем вдвоем, Шевцова. Твой номер не прошел. Промашка вышла! — разворачиваю ее к себе спиной и опускаюсь пеной ниже. — Раздвинь ноги. Ну, — легонько хлопаю ладонью по лобку. — Шире, шире…
— Гриш, пожалуйста.
Я так и знал! Хоть бы удивила, в самом деле. Решила действовать, к тому же грубо и топорно, по сугубо бабской методичке:
«Совращай и пользуйся. Предоставь ему себя и требуй вознаграждения!».
— Нет, — пробираюсь пальцами в теплое местечко и перегибаюсь лицом через женское плечо. — По возвращении в город первое, что ты сделаешь, сообщишь мне название клиники и предоставишь информацию и координаты своего лечащего врача. Обсудим план твоего беременного «лечения». По-твоему, Черепаха, не будет никогда.
И по-моему, очевидно, тоже. Наташа выбирается из моего замка. Проходит под бьющую струю из лейки душа, смывает пену и, фыркнув, выскакивает шустрым зайцем из кабины.
— Эй! — кричу ей вслед. — А я?
— Сам справишься, не маленький, — бухтит себе под нос, укутываясь в банное полотенце. Поскальзывается и пулей вылетает в комнату, оставив меня с собой наедине.
Да уж! Я с ней по-мужски загнусь. Может стоит все-таки попробовать «двойное проникновение». Три дня с ней, четыре с кем-нибудь другим. Тогда за большую часть недели хотя бы чисто психологически разряжусь.
Но хитрости у Шевцовой все же маловато. Улыбаюсь, вспоминая, как пыталась соблазнить и подставляла сиськи под мужскую ласку. Хочет, что бы трогал, или это еще один тайный план? Но талант определенный есть! Есть, есть! Снимаю шляпу. Я же повелся на эти действия и жалостливый мокрый взгляд. Если так и дальше пойдет, то спать я быстро перестану потому, как за будущей мамочкой нужен будет глаз да глаз…
— Сегодня ведь твоя очередь рассказывать, Велихов. Ты обещал! Я ведь могу уже спрашивать, время пошло? — Наташа срывает какой-то полевой, ушибленный ветром и только-только начинающимся июньским солнцем, цветок и утыкается в мелкую сердцевину своим носом.