Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Очень интересно! Ну-ну! Двое? Трое? Семеро? Пока я был в душе, Наташа, видимо, для храбрости валерьяны приняла на грудь. Или она, как обычно, непрофессионально врет? Врет! Не верю, что такая, как она, девочка-припевочка курсировала эротические вояжи по старенькой Европе, оттачивая куртизанское мастерство, практически отрабатывая двести двадцать пятую позу из учебника любовных забав взрослых дядь и тёть. Ее потолок — по-миссионерски раскиданные ноги, пульсирующий румянец на щеках, неконтролируемые электрические импульсы и нервные вздрагивания дело не по делу, явное
— … Поль получил не девственницу и этим не смущался, потому что и сам ко мне пришел не зеленым слабым пацаном. Но с тобой…
— Я тороплю? — перебиваю. — Тебе нужно время?
— Время? На что мне это время?
— Привыкнуть, например, подстроиться. Я не знаю. Что ты вообще испытываешь, когда я заталкиваю в тебя свой член?
— О чувствах говорить не будем. Все строго по физиологии. И мы просто делаем ребенка, Велихов, а не чувственным сексом, как влюбленные друг в друга, занимаемся. Поэтому полагаю, что нам не стоит разводить здесь эксперименты с моей яркой кульминацией и твоими гимнастическими порывами. Здесь, в этой комнате, на этой кровати, только прозаичный контракт. Общий ребенок! Насколько я поняла, его условия не обязывают тебя хранить мне верность, так что…
Спасибо, что напомнила. У Шевцовой гормональный всплеск и, к тому же, полностью отсутствующее чувство собственничества? Она ведь уже принимает необходимые таблетки для беременных? Этот окситоцин, дерьмоцин, х. ецин сочно заливают Черепахе мозг. А мы сейчас с ней, видимо, в точке нашего общего эмоционального минимума, хотя бы до утра успеть на какое-нибудь плато подзабраться, чтобы силой ненароком не заткнуть этот фонтан.
— А тебя не пугает, что, трахая еще кого-нибудь, параллельно, так сказать, я принесу к тебе, в твое чистейшее материнское лоно, инфекцию, передающуюся страшным половым путем. И вместо двух полосок ты получишь продолжительные походы в кожвендиспансер?
— Есть презервативы, Гриша. Ты ведь умеешь ими пользоваться? Остается только, не забывать!
— Заткнись! А? Закрой свой рот. А? Ей-богу, Шевцова, ты такая дура. Пиздец просто! Мать моего ребенка зачумленная баба, которая не вызывает никакого желания, а только лишь продуцирует мой адреналин на то, чтобы ей от всей души в галдящий бубен засадить.
— Так засади! — поворачивается ко мне лицом и тут же отползает дальше. — Ну? Ударь! И отдери! Затем расслабься и душ еще разок прими.
— Уже так было? Завело тебя? Ты любишь пожестче? Отдубасить тебя, а затем на спину уложить? Такой план? Так делал он? — хватаю ее здоровую руку и еще раз рассматриваю ладонь. — Хочешь услышать мою версию твоей вынужденно профессиональной нетрудоспособности, как ты говоришь, случайной травмы?
— Нет, — выплевывает отрицание и окатывает гневным взглядом. — Абсолютно неинтересно.
Да! Мне бы сейчас точно помолчать, но кто она, в конце концов, такая, чтобы приказывать мне не открывать
— Да я, если честно, и не спрашиваю твоего согласия. У нас ведь ночь разговоров. Мне есть, что тебе сказать.
— Нет. Замолчи. И отвали, — пытается вытащить свою руку и ногами упирается в меня.
— Твой любимый старичок со всей своей мужской очень древней силы опустил рояльную крышку тебе на музицирующие руки. Думаю, раз пять. Или…
— Нет, — злобно ухмыляется и, по-моему, издевательски хохочет, — пока мимо, Велихов. Не угадал. Заводит травма, Гриша? Это для тебя непреодолимая проблема? Важный факт?
— Да. Проблема. Хочу сжать в страсти кисть, а получаю твою слезливую истерику. Какой мужик станет терпеть зареванную бабу после секса с ним? Спрашиваю о боли, ты ее отрицаешь. Значит, с размером я не прогадал. Спрашиваю о чувствах, ты или что-то очень тщательно скрываешь, или действительно все нормально, просто ты фригидная коза. Теперь про руку…
— Поль не при чем. Он любил меня.
Очень интересно!
— Так любил, что стерилизовал.
Ловлю размах, не даю своему лицу встретиться с ее ладонью, и вместе с этим тяну ее к себе. А вот теперь, не спуская с нее глаз, рычу в лицо.
— Пока мы спим с тобой, Наташа, я рассчитываю на твою отзывчивость, эмоциональность, чувственность. Даже, блядь, развратность. Потому что…
— Ты хочешь «А-а-а-а», «Хочу, чтобы ты кончил, милый», «Да-да, вот так!», «Не останавливайся, быстрее, я почти все»?
— Можешь без дебильного словоблудия и затертого до дыр речитатива. Я говорил, что не выношу пустозвонящих баб. Но эмоциональный фон все же подключи. И еще, — приближаюсь к ней лицом, — мы договаривались без поцелуев…
— Это неизменно, — быстро подтверждает.
Так я ее сейчас пренеприятно огорчу!
— Как пойдет, Шевцова. Тут, как пойдет, Натали. Захочу и поцелую, ты не сможешь мне помешать. Разложу на кровати, раскину по всей ширине и обездвижу, — еще немного, ближе к ней, практически своими губами задеваю нос и очешуительно испуганные женские губы, — и буду целовать, целовать, целовать…
— М-м-м!
— «М-м-м» вчера означало «да», Наташа. Надеюсь, шифр не изменился за каких-то три-четыре часа.
— Нет, — крутит головой и все-таки пытается освободиться. — Нет, нет и нет.
— Поцелуй — очень интимная вещь, Наташа, — демонстративно продолжаю. — Можно даже кончить от талантливого исполнения. Попробуем? Организовать? Раз, ты расслабишься и сразу спать?
— Нет.
— Муж целовал тебя?
Чего я прицепился к этому придурку? У меня что не вопрос, то «муж целовал», «муж трахал», «муж лизал». Неприятно, если честно, осознавать свою очерёдную ущербность — не единственный, не первый, зато при благоприятном стечении обстоятельств и ее беременности, однозначно последний. А больше всего заводит, что ребенка она хочет, но не желает его отца. И на это мне тоже наплевать!