Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Я больше не могу… Пожалуйста, пожалуйста… Прошу тебя.
То, чего и добивался, то, что нужно, то, что я хотел услышать, то, что «не дождешься», то, что «никогда не произнесу, потому что есть контракт».
Вхожу и не щажу сегодня и сейчас. Двигаюсь уверенно, сильно, глубоко, проталкиваю себя вперед и с небольшой оттяжкой, медленно, оттаскиваю назад. Хочу быстрее, ярче, до изнеможения, но терплю и сдерживаю свои движения. Наташа крякает, булькает, что-то блеет и, как старушка поминает Бога и даже квохчет — хочет больше, стонет, ждет, что я начну ее… Да нет проблем, Шевцова! Ускоряюсь и безжалостно долблю ее. Ревет! Ревет! Ревет! И…
Пощадить и позволить кончить?
Выкручивает шею и пытается спазмом вытолкнуть меня…
Она… Обворожительно кончает!
Наташа вытягивает руки, словно в пытке принимает поражение и сдается на милость всем демонам-богам, обмякает телом, а внутренней волнообразной пульсацией потрошит мой член, вытягивая всю сперму, и наконец, словно исчезает, растворяется в постели, просачиваясь телом в мокрый от наших движений матрас.
— Умница моя… — целую голову, прикусывая вспотевший затылок.
— Я… Я…
Вот это… Да!
Глава 10
Вдвоем… Обо мне
Наташа… Шевцова Наташа… Черепаха! Настойчивая, упертая и в своем стремлении очень постоянная. В то же время, нежная, слишком женственная, изящная. Обидчивая и ранимая. По-моему, она воздушная, словно привидение из коллоидной взвеси, до такой степени прозрачная, что кажется будто еще чуть-чуть и я смогу увидеть все ее нутро — внутренние органы, системы жизнеобеспечения, бешено молотящее сердечко, нити кровеносной и нервной паутины, пузырьки с необходимым для ее дыхания воздухом и израненную скотским отношением плачущую женскую душу, голосящую мне, повторяя страшный образ с той картины Мунка:
«Велихов, будь мужиком, дай же мне ребенка!».
Однозначно, в ту нашу первую встречу я не соврал, транслируя, возможно, не совсем галантный и соответствующий времени комплимент, когда впервые ее увидел после не очень триумфального возвращения Натальи на историческую землю.
Она даже мелкая какая-то, вроде как игрушечная… Кукла Барби. Точно! Или как там эту блондинистую бабу с двухметровыми ногами звали? С непропорциональным туловищем, но крутыми сиськами и мужскими широкими плечами. Короче, прям как она. Кости у Шевцовой хрупкие, видимо, пустые или стеклянные, как тонкие химические сосуды, внутри заполнены какой-то человеческой субстанцией словно пористый шоколад с воздушными пупырышками, а сейчас еще просматривается явно выраженный женский скелет, с выпирающими шарнирными сочленениями на коленях, кистях, локтях, ключицах и плечах… Наташка высокая, словно гравитационной силой вытянутая… Высокая, как для женщины, конечно. И еще, Шевцова очень сильно похожа на свою мать. У нее тот же надменный взгляд, как у обиженного пролетариями буржуа после изъятия всего движимого и недвижимого имущества. Такая себе, потомственная интеллигенция. Странно, что ее простой отец отразился в дочерней конструкции исключительно в голубых, очень выразительных глазах. Русые прямые волосы… Тяжелая соломенная копна непослушных светлых прядей, то и дело закрывающая при активном кувыркании искривленное страданием от полового акта Наташино лицо.
Сколько мы с ней вместе? То есть… Сколько вместе спим, занимаемся любовью, трахаемся и ссоримся по этому же поводу — короче, делаем общее дело, беременеем и ждем, когда тест покажет положительный результат от наших вынужденных встреч?
Всего лишь пятый день. Ночь, конечно, ночь… Оговорился! Но мне
Быстро дышит… Очень. Маленькая, но все же присутствующая, имеющаяся хоть и не в большом объеме, грудь колышется и отвлекает меня. Облизываю губы, еще раз языком прохожусь по алым лепесткам ее раскрытой для меня промежности и наблюдаю, как Наташа выгибает спину и сжимает в кулачках и без того измятую от наших тел простынь.
Нравится Черепашке, когда я хозяйничаю там… Нравится! Значит, с этого и будем начинать.
— Ну же, ну же…
Подтягивает ноги, смешно поджимая крохотные пальчики, задирает их, по-царски ставя мне на плечи. Это самый верный знак с Шевцовой! Наташка хочет кончить, значит:
— Иди сюда.
Подхватываю под согнутые бедра, тяну к себе поближе и, направляя член одной рукой, заполняю Шевцову на всю длину. Прикусывает губы, зажмуривается, искривляет губы, оголяя верхний ряд. Все, как обычно. У нас с ней все по протоколу. Я вхожу, а у нее недоумение на лице и ожидание чуда, что в этот раз нам с зачатием повезет.
— Тшш, тшш… Я уже здесь, с тобой, — проявляю ласку и участие. По крайней мере, выключаю конченого придурка, бездушного урода и невнимательного козла.
— Да-да, да-да, — с закрытыми глазами стрекочет и пытается расслабить тугую плоть. Сжимает и проталкивает меня, словно засасывает внутрь. — Готова, готова, готова… Да.
— Не привыкла? Не выходит? Никак? — щекочу губами, словно в страшной судороге, вытянутую шею и облизываю острый подбородок, устремленный строго вверх. — Никак… Никак… Ну что такое, Ната?
Какой по счету у нас с ней секс? Три раза только на прошлой неделе, сейчас уже четвертый, пятый или шестой всего лишь за неполные два дня. Наращиваем, похоже, темпы, что тоже неплохо. Раньше выполним наш план, быстрее разбежимся по домам.
Дожился, «Велихов»! Уже количество соитий с женщиной считаешь. Так, глядишь, составим расписание, распределим наши действия по ролям и будем строго следовать изложенному в новом документе. Если честно, то мне такое вполне подходит. Все устраивает. Как будто исключительно под меня!
— Гриша… Пожалуйста, — Наташа водит плечами, затем обхватывает мои бицепсы и приятно — черт возьми, приятно, — поглаживает сильнонапряженные мышцы. Сжимает несколько раз, словно тонус проверяет, и своими короткими ноготками рисует что-то несуразное на моей коже. Вздрагиваю, по-моему, мурашками даже покрываюсь. Этого мне только не хватало, твою мать! — Уже можно, можно… Не жалей меня, не надо. Начинай.
Поблагодарить ее за разрешение? Устроить ей облом на пустом месте? Или оттрахать до звезд из глаз? Ведь не работает с ней мягкий разговор, не проходят системы здравых увещеваний и жалостливых просьб и убеждений. Похоже, у Наташи вместо пламенного сердца действительно какой-то физиологический мотор, поддерживающий в ней анатомическую энергию и не дающий превратиться в чувственный и нежный женский экземпляр.
Я двигаюсь, постепенно наращивая темп и глубину своего проникновения. А Шевцова, как обычно, отворачивается от меня. Достигнув, наконец, того самого момента, изливаюсь и все-таки пытаюсь посмотреть в ее глаза. Да только, как обычно, не выходит.
— Наташа, — еще один глубокий толчок с намерением пронзить ее. — Наташа… Наташа!
— А? — все же отмирает.
Плачет? Шевцова плачет и пропитывает огромными солеными слезами и без ее стараний влажную подушку. Да чтоб меня черт побрал!