Полжизни

Боборыкин Петр Дмитриевич

— Полноте, что за счеты, успокоивалъ я ее, еще не совс?мъ влад?я собой. Отъ звука ея голоса у меня точно мурашки пошли по спин?.

— Мн? нужно съ вами вид?ться сегодня, сказала она уже другимъ, р?шительнымъ голосомъ; теперь я слишкомъ взволнованна… и эта жара…

— Гд? же? почти шепотомъ спросилъ я.

— Гд??.. Намъ необходимо быть совершенно однимъ. Вы знаете это cafffe, вотъ тутъ, противъ сада, съ мостикомъ, гд? есть также купальни: еще тамъ бываетъ такая ужасная музыка… Будьте тамъ въ десять часовъ, не раньше…

Когда перейдете мостикъ, возьмите нал?во… Тамъ есть такая насыпь по берегу… Такъ подъ этой насыпью ждите меня…

Она встала, оправилась и подняла вуаль.

— Будете? спросила она меня, и глаза ея вспыхнули. Вы великодушны, я знаю… Скажу вамъ одно — вы только и способны помочь мн?. Прощайте.

Мн? пожали руку кр?пко и горячо. Я промолчалъ и не могъ оторваться отъ ея удалявшейся фигуры до той минуты, когда она исчезла на поворот?.

Я все разомъ забылъ: и трехнед?льнюю презрительную холодность, и сцену съ велосипедомъ, и тревогу посл?днихъ дней. Я ей нуженъ былъ. Вотъ что меня всего наполняло. «Пришло> прошепталъ я, чувствуя, что не обманываюсь, что оно въ самомъ д?л? пришло…

XXIX.

Еще не было десяти часовъ, когда я, укрываясь, точно какой гидальго, положительно боясь наткнуться на Р?зваго или на графа, пробирался къ мостику того демократическаго заведенія, гд? мн? уже пришлось разъ напиться табачной гущи подъ именемъ «cafffenero». Съ мостика повернулъ я нал?во, какъ мн? говорила графиня. Направо начиналась большая площадка, вся уставленная столами и стульями, въ перемежку съ малорослыми деревьями, и осв?щенная низкими керосиновыми фонарями. Въ этотъ вечеръ жестокая роговая музыка что-то дуд?ла, и гулъ ея разносился по морю съ раздражающей звонкостью.

Нашелъ я насыпь и проходъ около самаго берега. Графини еще не было. Я принесъ два стула и поставилъ подъ самую насыпь, такъ чтобы насъ не видно было сразу, если кому-нибудь придетъ охота заглянуть въ этотъ уголъ. Теплый в?терокъ пахнулъ мн? въ лицо, когда я, въ волненіи, подошелъ къ вод?; пахнулъ, но не осв?жилъ. Никакой надежды, никакихъ обольщеній не было во мн?. Я зналъ только, что надо «что-то» сд?лать, и я это во что бы то ни стало сд?лаю. Но голова и воля сами по себ?, а сердце и пульсъ сами по себ?…

Слышу черезъ пять минутъ шумные итальянскіе голоса; все ближе, и ближе, и ц?лое общество изъ трехъ дамъ, двухъ кавалеровъ и одного худаго франтоватаго аббата вваливается на площадку, гд? я стоялъ.

Я такъ и обмеръ. Общество шло прямо къ нашей засад?, и дв? дамы преспокойно разс?лись на моихъ стульяхъ, аббатъ вл?зъ на самую насыпь, и тамъ возс?лъ на стулъ, откуда сталъ балагурить съ дамами.

Моя пытка продолжалась не меньше десяти минутъ. Я ужь р?шался б?жать на мостикъ и остановить тамъ графиню. Но |вотъ аббатъ сл?зъ съ вышки, дамы сказали, что имъ хочется къ Панкальди, и все общество удалилось.

Еще пять долгихъ, почти безконечно-долгихъ

минутъ… Тутъ я еще разъ почувствовалъ, что мн? не больше двадцати л?тъ отъ роду.

— Вы зд?сь? послышался, наконецъ, въ темнот? звонкій грудной шопотъ, и графиня, пробираясь между деревьями, вышла къ берегу.

— Зд?сь, зд?сь; стулья я приготовилъ.

Я это выговорилъ съ такой негеройской заботливостью, что Леонидъ Петровичъ, будь онъ тутъ, ужь конечно бы не запылалъ ревностью.

— Благодарю васъ, сказала съ особымъ удареніемъ графиня; подойдя ко мн?, она взяла меня за руку и сама подвела къ стульямъ.

Луна шла на ущербъ, и только отблескъ моря позволялъ мн? разгляд?ть ея лицо. Оно было возбуждено, но движенія казались спокойными.

— Онъ долженъ ?хать! выговорила она однимъ духомъ, точно продолжая какой-то споръ.

Я понялъ, кто этотъ «онъ».

— Но онъ такъ не у?детъ… Онъ захочетъ узнать все и говорить съ графомъ, а я не допущу этого. Я не приму отъ него никакой жертвы… Заклинаю васъ: все, что вы услышите — умретъ въ васъ. Да?

— А когда же я вамъ изм?нялъ? спросплъ я.

— В?рю, в?рю… Николай Иванычъ, мое положеніе требуетъ… р?шительнаго шага. Докторъ сказалъ мн? сегодня…

Она произносила эти отрывочныя фразы съ тревогой, сразу напомнившей мн? сцену въ тратторіи. Но не за себя она такъ волновалась.

— Какъ же быть, графиня? Приказывайте.

Мои слова, сказанныя суховато, вывели ее изъ крайняго возбужденія. Она перевела духъ и выговорили медленн?е и тверже:

— Не приказывать вамъ пришлая, спросить васъ… вы им?ете полное право сказать: я васъ больше не знаю, графиня, ничего вы не заслуживаете, кром?…

— Къ чему все это? перебилъ я. Мн? сд?лалось слишкомъ больно отъ такого предисловія.

— Какъ хотите, такъ и отв?тите, продолжала она. Я не о себ?… Обманывать графа я не буду: это было бы черезчуръ дерзко. Но ребенокъ не долженъ родиться ничьимъ. Ему надо имя, ему надо пользоваться вс?мъ, ч?мъ моя д?ти пользуются… Или я умру вм?ст? съ нимъ, или это такъ будетъ!

Она выпрямилась, ея бледное лицо все судорожно вздрогнуло. Звуки голоса были прежніе: говорила мраморная женщина голубой комнаты.

— Живите, живите, шепталъ я, беря ее за трепетную руку; все что только я въ силахъ…

— Васъ графъ уважаетъ, онъ васъ и любитъ больше вс?хъ, кром? меня и д?тей. Отъ васъ онъ все выслушаетъ. Говорите съ нимъ, вспомните, что вы добрый, добрый, безконечно добрый. Я не подсказываю вамъ ничего, вы сами вольны въ каждомъ вашемъ слов?… Но спасите ни въ чемъ неповиннаго ребенка, спасите!..

Не взвид?лся я, какъ она опустилась на кол?на, и глухія рыданія вырвались изъ ея груди… Она — предо мной — кол?нопреклоненная!.. Я бросился поднимать ее, повторяя, ужь не помню что, усаживалъ, готовъ былъ превратиться въ червя ползущаго, только бы она успокоилась.