Сумерки Эдинбурга

Лоуренс Кэрол

— Я бы никогда…

Дональд встал и потянулся:

— Знаю-знаю, братец, ты не любишь, когда за тебя принимают решения. Но в данном случае это вполне может оказаться перстом судьбы. Как зовут зверюгу? — спросил он, направляясь в кухню.

— Бахус.

Дональд с размаху хлопнул брата по плечу. Иэн поморщился от боли, которой отозвалось обожженное плечо, но Дональд уже отвернулся, копаясь в кухонных шкафах:

— Отлично! Греческий бог чувственных наслаждений. Видит Бог, тебе определенно не хватает

этого в жизни.

— Тебе откуда знать?

— По-братски чую. О, подойдет! — воскликнул он, вытаскивая банку со сливовой приправой чатни. — Ну что, давай займемся бужениной?

После изрядной порции мяса с картофелем Иэн снова почувствовал, как же он устал. Упав в кресло перед камином, он стал глядеть на янтарные угли, постепенно роняя тяжелеющую голову набок.

Дональд растянулся на кушетке, уткнувшись в некогда предложенную Джорджем Пирсоном книгу:

— Любопытнейшее чтиво. Читаю сейчас главу про мотивы для убийств.

— Что нового узнал?

— Вариантов много, но начать можно со старых добрых семи смертных — зависть, мстительность, ревность… Что там у твоего субъекта — есть идеи?

— Я склоняюсь к варианту мести, хотя пока сходится не все.

— Подумать только, — сказал Дональд, зажигая еще одну сигарету, — как же удобно, что существуют всякие убийцы и негодяи, благодаря которым мы, все остальные, можем вести исполненную добродетелей жизнь. Они вроде гнойников на в общем-то здоровом теле, извлекают и собирают в себе все токсины общества.

— Смелая теория.

— Я считаю, что количество добра и зла в этом мире есть величина более или менее постоянная. Если согласишься со мной, то увидишь, что преступники всего лишь играют свою роль — точно так же, как мое поражение стало вкладом в твой блестящий успех.

— Хочешь сказать, что успеха мог добиться только один из нас?

— Хочу сказать, что силы света и тьмы существуют в состоянии шаткого равновесия, а убийцы утоляют неизбежно присущую человечеству жажду крови. Тут даже двойная польза — во-первых, они осуществляют общечеловеческое желание убивать, а во-вторых — становятся жертвой на заклание, когда их наконец-то привлекают к правосудию.

— Думаешь, жажда крови непреодолима?

— А ты загляни себе в душу. Нет там, что ли, темного уголка, в котором кроется радость от чужих страданий? Немцы для этого даже специальное слово придумали — Schadenfreude.

Иэн нахмурился:

— Немцы много чего придумали.

Дональд ухмыльнулся:

— А, так ты не веришь, что старый добрый шотландец способен испытывать такую извращенную радость?

Иэн издал короткий смешок:

— Да один только Эдинбург кишмя кишит карманниками, ворами и прочими мерзавцами.

— Нет-нет! Я говорю не о преступлениях ради выгоды. Это-то дело ясное — к тому же в душе у вора вполне можно обнаружить немного совести.

Я говорю о зле во имя зла — о том жестком и холодном крае души, куда никогда не заглядывает сострадание или симпатия к ближним.

— Уверяю тебя, то же можно сказать о тех, кто идет на преступление из выгоды — но, конечно, далеко не обо всех.

— Полагаю, что число таковых среди наших сограждан гораздо больше, чем ты думаешь, братец, — с этими словами Дональд встал с кушетки, чтобы поворошить огонь в камине кочергой. — Взять хотя бы нашего отца…

В этот момент сырое полено затрещало и выстрелило угольком, приземлившимся прямо на ковер. Иэн вскочил и стал яростно топтать тлеющую точку под удивленным взглядом брата.

— Успокойся, — сказал тот, — это всего лишь крохотный уголек.

— Для тебя, может, и так, — сказал Иэн, — тем очевиднее, что ты почти ничего про меня не знаешь.

— Может, стоит сходить к психиатру? Ты явно страдаешь, хотя прошло уже много лет.

— По крайней мере, не загоняю себя в могилу с помощью бутылки.

Дональд побледнел:

— Думаешь, может, что меня эта трагедия стороной обошла?

— Я не могу сказать наверняка, потому что тебя той ночью там не было.

— Ах вот оно как! Значит, по-прежнему меня винишь…

— Не глупи! — выкрикнул Иэн и отвернулся.

Дональд был прав — младший брат по-прежнему винил его, и особенно страстно — в первые дни после пожара, когда Иэну казалось, что он вот-вот сойдет с ума, а брата не было рядом.

Он стремительно развернулся на месте, обернувшись к Дональду гневно пылающим лицом:

— Ты никогда не поймешь, каково это — ночь за ночью ворочаться без сна, прячась от их глаз, в которых единственная просьба — помоги!

— Разве я виноват, что в тот вечер ушел…

— Ушел напиваться!

— Я…

— По кабакам шлялся!

— Я уж точно был не единственным в городе студентом, кому в тот день пришла в голову идея скоротать вечерок с друзьями! Знал бы ты то же, что узнал в тот день я, первым потянулся бы за…

— Снова сбрасываешь с себя всякую ответственность? Узнаю, как же!

— Вышло как вышло — неясно только, почему в смерти родителей виноват теперь оказываюсь я…

Разум Иэна подсказывал, что брат прав, да только разум сейчас был позабыт, его полностью заслонила волна нахлынувших эмоций.

— Ты вообще ни о ком, кроме себя, думать не желал и не желаешь!

Увидев выражение, появившееся на лице брата после этих слов, Иэн понял, что зашел слишком далеко. Взгляд Дональда стал холодным и колючим, как ледяная сталь. Иэн судорожно попытался найти нужные слова, чтобы исправить сказанное, но было уж поздно. Не говоря ни слова, Дональд стряхнул с плеч халат, накинул свое пальто и выбежал из квартиры, оглушительно грохнув дверью.