Трудное время
Шрифт:
– Ну, так давайте же убитых-то подбирать!
– Это можно.
И они оба принялись укладывать книги в шкаф.
В это время вошел Щетинин.
– Что это вы тут делаете?
– Тризну справляем, - ответил Рязанов, нагибаясь над книгами.
– Вот что! А я вот с живыми-то никак не справлюсь, - говорил он, отпирая письменный стол.
– С живыми труднее, - заметил Рязанов.
– Просто беда. Отпросились в город на ярмарку, да вот другой день не являются. Одного милого человека приказчик послал за покупками... Тоже и приказчик хорош! Знает,
– Ну, как же теперь быть?
– спросил Рязанов.
– Да! Как быть? Нет, скажи-ка ты теперь, как быть! Ты вот все говоришь...
– Что я говорю?
– Да вот... Что там взыскивать не нужно, то да сё.
– То да сё, положим, это я мог сказать; а когда же я тебе говорил, что взыскивать не нужно?
– Ну, да, разумеется, - неохотно ответил Щетинин.
– Когда же это было?
– Да что тут - когда? Вообще...
– Нет, послушай, скажи, пожалуйста, зачем ты вообще делаешь на меня ложные показания? Ведь тут, брат, свидетели есть: Марья Николавна налицо.
– Вот еще нашел свидетеля, - полушутя ответил Щетинин.
Марья Николавна, в это время уставлявшая книги, вдруг оглянулась, опустила руку, пристально посмотрела на мужа; но, ничего не сказав, опять принялась за книги. Щетинин не заметил этого движения, он повернулся на стуле лицом к Рязанову и продолжал:
– Нет, вот скажи-ка в самом деле, что тут делать, как поступить?
– Это с милым человеком-то?
– Да, с милым человеком. Вот ему доверили деньги, а он их пропил.
– Да ведь я тебе, кажется, говорил уж один раз?
– Ты говорил, там, к становому... Это что!
– Как, это что? Стало быть, ты находишь законное возмездие неудовлетворительным?
– Нахожу.
– Ну, так сам выдумай какое-нибудь. Что же ты меня-то спрашиваешь?
– Я хочу знать твое мнение.
– Оно тебе ни на что не нужно. Дело идет о том, как отомстить человеку за личную обиду, так зачем же тут еще посторонние советы? Ведь ты ему доверял, он твоего доверия не оправдал, ты обижен, а не я. Я к нему ничего не чувствую. Хоть бы он тебя самого, со всей твоей усадьбою, со всеми угодьями и с пустошами пропил, - мне какое дело?
– Ты представь себя на моем месте!
– Да я и представлять не хочу. На что это нужно? Я никогда в таком положении не буду, а если бы и могло это случиться, так почем я знаю, как бы я тогда поступил. Я, может быть, этого милого человека на кол бы посадил, а может ограничился бы тем, что вышиб бы ему только два зуба, а может быть еще сто рублей награждения дал бы ему за это.
– Нет, это все не то. Ты представь себе, что с тобой теперь вот, в настоящую минуту, как поступили.
– Я не понимаю, зачем тебе понадобились эти представления - они ровно ничего не объяснят. Ну, представь ты себе, что тебя в настоящую минуту кто-нибудь медом вымазал!
– Я одного только понять не могу...
– не слушая, говорил между тем Щетинин, ни к кому не обращаясь.
– Чего ты не можешь понять?
– спросил Рязанов.
– Не понимаю, почему не сказать прямо. Если бы он мне сказал: я еду на ярмарку, я хочу пьянствовать. Я бы ему, не говоря ни слова, целковый в руки, - ступай, батюшка! Ну, что ж, праздник, понятное дело, человек работал целый год, трудился, - почему ж ему не выпить, не повеселиться на ярмарке? Разве это преступление? Об одном прошу только - скажи прямо! Нет, обманом, видишь ли, лучше. "Помилуйте, я, гворит, теперь закаялся, капли в рот не беру". Согласись, что это подло!
– Что подло, закаиваться?
– Нет, обманывать.
– Соглашаюсь, что вообще, в принципе, обманывать подло.
– Ну, вот. Я только об этом и говорю. Скажи прямо!..
– Да. Я вот буду к тебе в карты смотреть, - это ничего; а ты ко мне не смотри, - это подло. А то я, пожалуй, и смотреть не буду: скажи прямо, какие у тебя карты! Это прелестно.
– Совсем не то. Играть, так, по-моему, играть на чести.
– Я не знаю, зачем ты тут такие слова употребляешь. На чести! Враг всегда поступает подло; и чем подлее, тем больше ему чести.
– Ну, нет, брат. Я не желаю придерживаться таких правил.
– А с твоими правилами главнокомандующим сделать бы тебя. Интересно! Отдал бы ты, например, по армии приказ: ночью напасть на неприятельский лагерь; но ведь это подло? На спящих нападать! Стало быть, нужно послать адъютанта сказать: эй, вы, берегитесь! Сегодня ночью мы намереваемся вас всех передушить; так вы смотри те же, не зевайте!
Щетинин не отвечал.
– Или ты, может быть, желаешь уподобиться Аристиду 5 и побеждать врагов великодушием? Так это ты можешь.
– Что ж такое? Ну, желаю.
– Да. Оно, конечно, с одной стороны и возвышенно, об этом что говорить, - да только в хозяйском-то деле, я полагаю, небезубыточно.
– Это мое дело.
– Разумеется. Побеждай их своими боками, сколько угодно! Никто тебе не мешает. Ну, а вот рассчитывать на великодушие противника, - это уж, брат, по-моему, штука рискованная.
– Ни на кого и ни на что я не рассчитываю, кроме одного себя, - с недовольным видом сказал Щетинин и опять принялся рыться в бумагах.
– Так о чем же ты толкуешь?
– Ни о чем не толкую, - ответил он резко, но через несколько минут одумался, запер стол, потянулся и, зевая, сказал: - Так, стало быть, по-твоему, это война, что у меня Федька Скворцов три целковых пропил?
– Война.
– И что крюковские мужики лес у меня воруют - это тоже война?
– Война.
– Хм! Хороша война, нечего сказать!
– Партизанская, брат, партизанская. Больше всё наскоком действуют, врассыпную, кто во что горазд: тут и Федька Скворцов, тут и баба Василиса кочергой воюет, и крюковские мужики...