Время жнецов
Шрифт:
Самому старшему из агентов — Климу Каретникову исполнилось сорок лет, а самому младшему — Викентию Румянцеву не было и тридцати: он только начал службу в уголовном сыске, но старался трудиться наравне со всеми. А вот самым опытным оказался Леонтий Шапошников, переведённый в Сыскную из уездной полиции: он в одиночку выявил и задержал столько преступников, что столичные ему завидовали. Сейчас Шапошников отсутствовал: три дня назад под видом беглого каторжника из Сибири он попытался проникнуть в банду грабителей Митяя Лисина, промышлявшую золотом и драгоценностями. На счету этой преступной группы было и недавнее вооружённое ограбление банка — погибли двое служащих и трое получили серьёзные ранения. Операцию внедрения готовили Сушко и Путилин, а прикрывали Леонтия
В штат Сыскной Путилин никого не брал по протекции, Викентий же был наследственным полицейским — его отец Тимофей Ефимович всю жизнь прослужил в Казанской полицейской части и ушёл в отставку с поста начальника первого участка. А два брата Викентия: средний — Иван и старший — Фёдор исправно несли полицейскую службу в отцовской, Казанской части, где одна Лиговка многого стоила. Зная историю этой семьи, Иван Дмитриевич, после четырёхлетнего срока службы в Казанской, предоставил младшему Румянцеву возможность реализоваться в сыскном деле, а Лавру Феликсовичу наказал следить за службой Викентия и наставлять того на путь настоящего сыскаря, который ошибается только раз: второго шанса уголовники не дают — некому.
Для привлечения общего внимания, Сушко вышел из-за стола, а потом зачитал ночную сводку. Последовало перечисление большого числа преступлений с местами их совершения. Вечерние сумерки и сама ночь — привычное время для разгула преступности: на улице лишь ночная полицейская стража из нарядов городовых. Белая майская ночь препятствием для налётчиков, грабителей, воров и убийц не являлась. Горожане, обрадованные теплом и уходом северной ночи, не спешили расходиться по домам, а вернувшись, не стерегли окна и двери. Однако, ни зимы, ни лета у уголовников не существовало. Напротив, с приходом тёплого времени года преступных возможностей, как и мест их приложения, становилось больше, а география преступных поползновений в столице закономерно расширялась.
После короткого обсуждения, агенты получили индивидуальные задания, с учётом полицейской части их предыдущей службы — там они ориентировались, как рыба в воде, а уже знакомые им служащие могли оказать посильную, но, иногда, совершенно необходимую помощь. Никто и ничего не записывал — информация накрепко откладывалась в памяти каждого. Ещё через десяток минут сыскные разошлись по адресам и участкам полицейских частей Санкт-Петербурга. Остались лишь два агента и Клим Каретников, который выглядел крайне сосредоточенным и внутренне собранным, но без тени напряжения или волнения на лице. Он знал, что сейчас произойдёт, ждал начала неприятного разговора. На время этого индивидуального разбирательства Анатолий Гаврилов и Илья Прокудин отсели в дальний конец помещения, им предстоял приватный доклад Сушко о результатах внедрения Шапошникова.
— Клим Авдеевич! — в служебной обстановке и прилюдно Лавр Феликсович обращался к подчинённым на «вы» и с упоминанием отчества. Но, зачастую, в тет-а-тетной беседе или при выполнении сложных операций свободно переходил на «ты» и обращение по имени, там было не до политеса. — Вчера вечером при задержании шайки Владимира Полбина по прозвищу Полба вы открыли револьверный огонь и ранили главаря в ногу. Обоснуйте правомерность подобного поступка с применением огнестрельного оружия.
Возможно, Клим мог бы просто отговориться, что грабители-налётчики сами были вооружены и первыми стали стрелять, но, помятуя отношение главы Сыскной к стрельбе при задержании, стал отвечать по процедуре — четырём пунктам должностной инструкции:
— Преступная группа состояла из пяти налётчиков, трое были вооружены револьверами. Шли с дела, после ограбления особняка вдовой купчихи Елизаветы Прокловой, днями отлучившейся с визитом в Москву — к детям. Движение шайки подсветил мой агент. Нас выдвинулось трое — третьим напросился Викентий Румянцев. Без лишнего шума сопроводили лиходеев до тихого места у Лиговского канала, окружающих — никого. Обыватели все по домам. Сложилась последняя возможность взять
Клим Каретников, как и Лавр Сушко, происходил из военных и стрелял отменно: чтобы в условиях ограниченной видимости попасть преступнику в ногу, а не в голову или грудь, требовалось изрядное мастерство стрелка. Клим промолчал лишь об одном — поведении Викентия Румянцева под револьверным огнём преступников. Викентий был явно напуган и, кулём упав на землю, прикрыл голову руками, совершенно забыв о своём оружии и товарищах. Сам Викентий очень болезненно переживал случившееся, корил себя за страх и беспомощность. Он знал, что Клим промолчит и не доложит Сушко об этом неприятном инциденте, потому обещал сам всё рассказать Лавру Феликсовичу и повиниться за проступок. И ещё, Клим знал, что теперь Викентий стремится всем доказать, что он не трус, и не лишний в Сыскной.
— По тактике поведения полицейского при перестрелке, Клим Авдеевич, вы поступили вполне разумно и рационально, одним словом, законно и правомерно, — удовлетворённо кивнув, ответил Сушко. — Теперь ступайте в канцелярию и всё это изложите письменно на имя Путилина.
— Так точно, Лавр Феликсович, исполню в лучшем виде, — вытянувшись ответил Каретников и, развернувшись через левое плечо, поспешил на выход.
Отчёт Анатолия Гаврилова и Ильи Прокудина Сушко не обрадовал. На третий день, то есть сегодня утром, как было оговорено заранее, Леонтий на связь не вышел. Необходимый, в случае успешного хода операции, знак отсутствовал. Наружное наблюдение за местом внедрения — трактиром «Питейное заведение К. А. Максимова», что в Ямском переулке Лиговки, а также за ближайшей округой, ничего не дало. Шапошников, как в воду канул.
— Господа сыщики, трясите агентуру? В случае провала, хоть что-то должно было просочиться наружу. Три дня прошло… В кабак ни в коем случае не соваться, — глядя на своих агентов, произнёс Лавр, а его левую щёку тронула лёгкая судорога — последствия контузии под Плевной. Этот тик был единственным признаком душевного напряжения или скрытого волнения Сушко. — Открыто и официально обращаться в Казанскую часть за помощью мы не можем, рассекретим сотрудника и всю операцию.
— Леонтий жив, я уверен, — возразил начальнику Анатолий Гаврилов. — Не тот он человек, чтобы просто так уголовникам в руки даться. Сдаётся мне, что его всё ещё проверяют-просеивают на мелком уголовном сите. Потому он и не может секретный знак подать, нет такой возможности. И ещё, Лавр Феликсович… Вы ведь знаете, что, если лиходеи нашего раскрывают, то тело его непременно в людное место сволакивают. Напоказ… Так своё самолюбие и безнаказанность тешат. Потому мы с напарником за этими людными местами следим зорко. Всё обыденно и тихо.
— Тихо? Тут я с Анатолием не соглашусь, — вступил в разговор Илья Прокудин. — В кабаке спокойно, как будто ничего и не случилась. Это да. А вот в округе появилось непонятное движение уголовных масс, создаётся такое впечатление, что бандюки прибывают, передвигаясь с центра на Лиговку, словно что-то делят или переделывать собираются. Неспроста это… Неспроста. Пахнет общим сходом. А причины его мы пока не знаем, но вряд ли она связана с Леонтием. Вот ещё, что вспомнил, Лавр Феликсович, у полового забегаловки Кузьки Максимова под глазом бланш образовался, в аккурат вчера утром… Может это и есть весточка от Шапошникова? А может и наоборот.