Время жнецов
Шрифт:
— Uciekaj, Marek! — крикнул коротышка здоровяку и указал на дверь. Если бы Каретников был хоть немного знаком с польским, то понял бы сразу: — Беги, Марек!
Однако, вид, поза и жест коротышки, указующий на всё ещё открытую дверь номера, сами за себя сделали перевод. И здоровяк ринулся обратно в жилое помещение, а потом раздался звук бьющегося оконного стекла.
— Стоять! Полиция! Руки вверх! — раскатисто рыкнул Каретников.
— Рsia krew! — зло ругнувшись, коротышка ринулся на полицейских, доставая нож.
Каретников сделал шаг назад, а потом нырнул за правую руку поляка. Нож налётчика порхнул мимо уха полицейского, но теперь преступник развернулся в сторону Каретникова, а Анатолий Гаврилов оказался за спиной коротышки.
— Да, тот самый, с убийства ювелира Лермана… С зазубриной ниже кончика, — сделал вывод Каретников. Пока Анатолий Гаврилов связывался с Сыскной по телефону заведения, Клим поспешил вниз. На душе плескалась муть беспокойства. Через несколько минут после звуков бьющегося окна, Каретников услышал два револьверных выстрела.
Тем временем на задворках заведения Л. Ю. Головлёва разыгралась следующая сцена. Ловко выпрыгнув из окна, Левша приземлился неудачно: почти рядом с Румянцевым и сильно подвернув левую ногу.
— Matka Boska… — охнул здоровяк и от боли закружил на месте. Но в левой руке поляка грозно блеснул револьвер.
— Stac! Policja! Rzuc rewolwer! — по-польски крикнул бандиту Викентий, а потом мгновенно перешёл на русский. — Стой! Полиция! Бросай револьвер!
— Spierdalaj, рies legowy… Zastrzele! — рыкнул в ответ дюжий поляк. Викентий понял. — Отвали, пёс легавый… Застрелю!
И сразу грохнул выстрел. Пуля Левши скользнула по лобному краю правого надбровья Румянцева, вырвав клок кожи. Правый глаз полицейского залило кровью, но он упрямо тянул руку с револьвером в сторону поляка. Оглушенный и окровавленный Викентий опустился на корточки, и из этого положения нажал на спуск своего оружия. Пуля полицейского угодила Левше в левое плечо. Револьвер выпал из рук поляка, а сам он грузно упал на колени, мотая головой и вопя польскую матершину на всю округу. Здоровяк ревел, как раненный зверь, а из глаз лились слёзы ненависти, отчаяния обречённости и новой боли, которая заставила забыть о подвёрнутой ноге. Илья Прокудин не знал к кому бросаться первому, кому перевязка нужнее. В это время и подоспел Клим Каретников.
Нарвав полос из рубах пострадавших, он ловко перевязал их раны, не забыв связать дюжего Левшу его же ремнём. Перевязывая Румянцева, Каретников шепнул ему на ухо:
— С первой раной тебя, Викентий Тимофеевич, и с боевым крещением… Теперь ты достоин величания по отчеству. О предыдущем твоём слабодушии никто, кроме меня, не знает и не узнает. Выше нос, сыскарь. Отныне настоящий сыскарь.
Прибывшие из Сыскной люди, забрали коротышку, Левшу и Румянцева, сопровождаемого сослуживцами, и всех доставили в Мариинскую больницу. Пуля Викентия не задела плечевой сустав Левши, она прошла навылет у края лопатки, не повредив его. Дюжий налётчик остался на больничной койке под охраной полицейских. Рану Румянцева обработали, наложили швы и повязку. Ему было предложено остаться в больнице: контузия, хоть и лёгкая, имела место быть, но Викентий от пребывания в Мариинке отказался. Коротышка отделался лёгким сотрясением головного мозга, не препятствовавшим ему содержаться под стражей на время дознания. Вся компания вернулась в Сыскную уже к вечеру. Сушко только что закончил допрос кабатчика и его полового, он очень обрадовался появлению подчинённых в полном сборе — без потерь. Но их добыча понравилась ему ещё больше. После короткого доклада и скоротечного совещания Сушко решил приступить к допросу поляка, попросив Румянцева задержаться, ведь в польском Лавр Феликсович оказался несведущ. Остальные сыскные агенты отправились отдыхать до шести часов утра, когда была запланирована следующая акция — задержание шайки налётчиков Митяя Лисина. Подготовкой утренней операции занимался сам Путилин, как делом важным и неотложным.
В допросной снова собрались трое — два сыщика и поляк.
— Пан Стефан… Стефан Левандовский. Представь себе, что я очень рад впервые видеть коллегу из Риги. Раньше как-то не доводилось.
На безразличной до этого физиономии Стефана появилась тень недоумения в купе с непониманием сказанного полицейским.
— Ну как же, пан Стефан? Три свидетеля заявляют о том, что вы с приятелем представлялись полицейскими из Риги, ищущими опасного преступника, да ещё и телефонный номер для связи оставляли… Уголовники теперь работают под фараонов или легавых? А как же воровской закон?
На эту реплику полицейского поляк никак не отреагировал, ни один мускул на его лице не дрогнул. А вот взгляд Сушко изменился — линия рта стала прямой и жёсткой, глаза сузились, а тон речи изменился.
— Смелее! Прыгай сюда, пан налётчик и убийца, — слова Лавра Феликсовича звучали серьёзно и утвердительно — игры в чистосердечное признание закончились. — Здесь ничуть не глубоко… Хватит кашу по тарелке размазывать!
Сушко подался вперёд и его взгляд уперся в глаза преступника, а слова стали подобны забиваемым в доску гвоздям:
— У тебя теперь два пути, пан Левандовский. Первый! С учётом преступлений в составе группы — ты и Марк Слива по прозвищу Большой Левша, наказание ужесточается, а его срок растёт. Будешь кочевряжиться, сюда я ещё и Беса пристегну. Плюсом пойдёт уже доказанное убийство тобой ювелира Лермана. Ножичек-то приметный, и выпал из твоей руки. А на Бесе висят шесть холодных — три молодухи и полицейский. На следствии и в суде мы с товарищем подтвердим, что ты оказал вооружённое сопротивление сотрудникам полиции, находившимся при исполнении служебного долга. Далее, мы получим документы из Варшавы о всех твоих криминальных художествах в Польше. И по совокупности содеянного поедешь ты, пан Стефан, в Горно-Зерентуйскую каторжную тюрьму — на рудники. Там срок не важен, потому что через год-два ты загнёшься от холода и болезней.
— Другий шлях? — вопросительно выдохнул поляк, облизнув пересохшие губы. Он, наконец, понял, что в этот раз влип крепко, очень глубоко, и, что столичный полицейский совсем не шутит, не пугает его, заведомо сгущая краски. А Сушко без перевода понял, что поляк спрашивает о втором пути, надеясь, что тот будет для него легче первого.
— Отвечать будешь сам за себя. Наши показания по оказанию вооружённого сопротивления полиции при задержании в деле фигурировать не будут. Глядишь и выживешь на каторге. Срок будет меньше, если сдашь мне Беса. Расскажешь всё, что о нём знаешь. Особенно о том, где его сейчас искать. Что Бес делает в Петербурге? Что здесь делали вы с Левшой?
Лицо коротышки напряглось, решение давалось ему с большим трудом, полным напряжением воли, но другого выхода не было, нужно было отвечать на вопросы полицейского.
— Бес из ватаги налётчиков Земана Скульского по прозвищу Корыто за вытянутость физиономии. А Бес, он бес и есть, — медленно, стараясь не упустить деталей, начал свой рассказ варшавский налётчик. — Не из простых, уж точно, но и не из благородных будет. Лешко всегда сам по себе, потому держится особняком, чужого авторитета не признаёт и никому не кланяется. Бог его пометил родимым пятном на шее, потому он всегда носит шейный платок, примету свою скрывая. Злопамятен и мстителен. Умён и изворотлив, никогда не узнаешь, что у него на уме. Опасен даже для своих. Душегуб похлеще меня. Но я работаю за деньги, а он — для удовольствия. Бес мастерски владеет опасной бритвой. 2 мая сего года ватага Корыта обнесла особняк варшавского магната Анджея Потоцкого, наследовавшего коллекцию ювелирных изделий и золота своего деда — Ольгерда Потоцкого…