Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
По всей Венеціи разлитъ сладкій ядъ невыразимой лни и медлительности… Уличнаго шума нтъ, потому что нтъ грохота экипажей и криковъ извозчиковъ. А венеціанскіе гондольеры, въ большинств случаевъ, молчаливы и сосредоточены. Жизнь — вчный медленный праздникъ. Публика шагаетъ не спша, останавливаясь на каждомъ шагу, гондолы ползутъ лниво, потому что спшить некуда и пассажиръ, все равно, дремлетъ, изрдка поднимая отяжелвшіе отъ истомы вки и скользя лнивымъ взглядомъ по облупившимся фасадамъ примолкшихъ дворцовъ и покосившимся причаламъ, которые зыбкой линіей отражаются въ черной вод уснувшаго канала…
На пьяццет, у берега
Стоитъ только показаться иностранцу, какъ поднимается неимоврный крикъ десятковъ хриплыхъ глотокъ:
— Гондола, гондола, гондола!
Выйдя изъ гостинницы (тутъ же на пьяццет), я подхожу къ берегу и длаю знакъ. Съ радостнымъ воемъ гондольеръ прыгаетъ въ гондолу и, какъ птица, подлетаетъ ко мн. Сейчасъ же откуда-то изъ-за угла дома вылетаютъ: 1) здоровенный парень, роль котораго — подсадить меня, поддержавъ двумя пальцами подъ локоть; 2) другой здоровенный парень, по профессіи придерживатель гондолы у берега какой-то палочкой, — хотя гондола и сама знаетъ, какъ вести себя въ этомъ случа; 3) нищій, по профессіи пожелатель добраго пути, и 4) мальчишка зритель, который вмст съ остальными тремя потребуетъ у васъ сольди за то, что вы привлекли этой церемоніей его вниманіе.
Я сажусь; поднимается радостный вой, маханье шапками и пожеланія счастья, будто бы я узжаю въ Африку охотиться на слоновъ, а не въ ресторанчикъ черезъ дв улицы.
При этомъ, вс изнемогаютъ отъ работы; парень, который подсаживалъ меня двумя пальцами, утираетъ потъ съ лица, охаетъ и, тяжело дыша, придерживаетъ рукой готовое разорваться сердце; парень, уцпившійся тоненькой палочкой за бортъ гондолы, стонетъ отъ натуги, кряхтитъ и всмъ своимъ видомъ показываетъ, что если въ Италіи и существуютъ каторжныя работы, то только здсь, въ этомъ мст; нищій желаетъ вамъ такихъ благъ и разсыпается въ такихъ изысканныхъ комплиментахъ, что не дать ему — преступно; а ротозй — мальчишка вдругъ бросается въ самую средину этбго каторжнаго труда и немедленно принимаетъ въ немъ дятельное участіе: поддерживаетъ подъ локоть того парня, который поддерживалъ меня…
При этомъ, вс изнемогаютъ отъ работы…
Если вдумаешься въ происшествіе, то только всего и случилось, что я слъ въ лодку… Но сколько потрачено энергіи, словъ, споровъ, совтовъ и пожеланій. Четыре руки съ четырьмя шляпами протягиваются ко мн и четверо тружениковъ, получивъ деньги, даютъ клятвенное увреніе, что теперь, посл моего благороднаго поступка, обо мн позаботятся и Святая Марія, и Пётръ, и Вароломей!
Я говорю гондольеру адресъ, мы отчаливаемъ, тихо скользимъ по густой вод, и, посл получасовой зды, подплываемъ къ самому ресторану. Кто-то на берегу привтствуетъ меня радостными кликами. Кто это? Ба! Уже знакомые мн: придерживатель гондолы, подсаживатель подъ руку, пожелатель счастья и мальчишка поддерживатель поддерживателя подъ руку.
Они объясняютъ мн, что слышали сказанный мною гондольеру
Милая, голодная, веселая, мелко-жульническая и безконечно-красивая даже въ этомъ жульничеств Италія!
Насъ обманывали на каждомъ шагу, но такъ мелко, такъ дешево, что мы только посмивались.
У собора св. Марка цлая туча гидовъ. Показываютъ соборъ, показываютъ могилу какого-то знаменитаго дожа, настолько знаменитаго, что посл въ каждой церкви намъ показывали могилу, гд лежали настоящіе подлинные останки этого удивительнаго дожа.
На площади Св. Марка.
Однажды я не вытерплъ и спросилъ:
— Вы говорите, что это настоящая могила, въ которой лежитъ настоящее подлинное тло дожа Марка X?
— Си, синьоре, только у насъ!
— Странно… я до васъ былъ въ семи церквахъ и въ каждой мн показывали настоящее трупохранилище Марка X.
— Они вамъ показывали? — презрительно возразилъ проводникъ. — Хотлъ бы я посмотрть ихняго дожа! Воображаю… Вроятно, что-нибудь курамъ на смхъ. Туда же… лзутъ со своими дожами. У насъ, синьоръ, такой дожъ Марко X похороненъ, что пальчики оближете.
У меня осталось смутное впечатлніе, что въ прежнія времена трупы знаменитыхъ дожей заготовлялись оптовымъ способомъ на одной изъ нмецкихъ фабрикъ и потомъ разсылались во вс церкви, чтобы никому не было обидно…
Когда мы осмотрли соборъ св. Марка, гидъ, показывавшій намъ соборъ, опустилъ голову, отошелъ поодаль и задумался: «Что бы еще такое намъ показать?»
Вспомнилъ. Показалъ то мсто, гд Барбаросса стоялъ передъ папой на колняхъ. Мсто было самое обыкновенное. Задумался. Вспомнилъ. Показалъ то мсто, гд сидлъ папа.
— Ну, довольно, — сказали мы. — Все!
— Нтъ! — остановился гидъ.
Задумался. Вспомнилъ. Показалъ то мсто, на которомъ Барбаросса не стоялъ. Мы внимательно осмотрли указанное мсто. Понравилось.
— Я сейчасъ вамъ покажу мраморную колонну, отнятую у турокъ.
— Не надо, — сухо сказали мы.
— Покажу то мсто, гд стояли кардиналы, когда Барбаросса…
— Не надо!
Онъ призадумался.
— Хотите, можетъ — быть, красивую синьору? Очень скромная, молодая, а?
— Къ чорту!
— Открытокъ не надо ли? Вотъ хорошія есть. Эй, Джузеппе! Иди сюда, вотъ господамъ нужны открытки.
— Къ дьяволу! Ничего намъ не нужно.
— Ага! Я знаю, что вамъ показать… Хотите видть школу святой Елизаветы?
— Это интересно, — сказалъ Крысаковъ, обращаясь къ намъ. — Мн очень хотлось бы видть, какъ у нихъ поставлено ученіе… Ведите!
Мы послдовали за гидомъ.
Онъ привелъ насъ въ какое-то помщеніе, одна часть котораго была занята венеціанскимъ стекломъ, а другая — нсколькими десятками рабочихъ, копавшихся надъ какими-то мраморными статуэтками и мозаикой.