Эмиль XIX века
Шрифт:
Я предоставлю моему сыну въ выбор любимыхъ его авторовъ полную свободу. Мое дло устранять отъ него лишь т книги, которыя опасны для нравственности, и за тмъ я хочу, чтобы онъ самъ былъ хозяиномъ въ своихъ литературныхъ симпатіяхъ. Въ случа, если бы его вкусъ ввелъ его въ заблужденіе, я гораздо боле расчитывалъ бы для поправленія этихъ ошибокъ на развитіе его собственнаго разсудка, нежели на брезгливыя замчанія съ своей стороны. Не отказываясь помогать ему своимъ совтомъ, если онъ за нимъ обратится, я преимущественно старался бы, чтобы онъ въ чтеніи искалъ развитія личныхъ своихъ мыслей и чувствъ.
Есть, безъ сомннія, книги, которыя я предпочтительно передъ другими далъ бы ему въ руки, и я буду счастливъ, если его впечатлнія совпадутъ съ моими; но имю ли я право
XII
Пятна на солнц
Мы живемъ въ вкъ критики по преимуществу; съ этимъ длать нечего, надо помириться. Литературы различныхъ эпохъ и народовъ, исторія, общественныя учрежденія, ничто не ускользаетъ отъ анализа. Никакой фетишизмъ не въ силахъ устоять противъ изслдованій науки. Языки, гіероглифы, письмена, тайна которыхъ считалась досел непроницаемой, выдали свою тайну. Почтенныя сдовласыя заблужденія напрасно скрываютъ свою главу во мрак временъ, они никого боле не морочатъ своею древностью; причины, породившія ихъ, стали извстны. Идеальныя представленія, передъ которыми трепетали древніе, сбросили свое покрывало, подъ которымъ человкъ, къ изумленію своему, узналъ лишь самого себя. Догматы, которые, казалось, упрочили за собою несокрушимость аксіомы, исчезли передъ знаніемъ законовъ природы: мрачныя тайны, смло шедшія наперекоръ человческому разуму, подвергаются суду того же разума, который произноситъ надъ ними свой*приговоръ, открывая ихъ происхожденіе,
Было бы не справедливо не принимать эти движенія въ расчетъ при воспитаніи юношества. Странное дло: выводы науки проникаютъ въ школы лишь вкъ спустя, если еще они вообще туда проникаютъ.
На этотъ разъ я займусь критическими трудами нашего времени, лишь на сколько они касаются греческой и латинской литературы. Для меня непонятно, почему той и другой отводится совершенно обособленное мсто въ образованіи, какъ будто бы он составляли, дв втви, совершенно отдльныя отъ остальной древности? Я заблаговременно старался противодйствовать этому ошибочному пріему. Боги Гомера будутъ для Эмиля старые знакомые. Я называлъ ему ихъ имена, перечислялъ аттрибуты и раскрывалъ главнйшія приключенія еще въ индйской миологіи. Какъ перекочевываютъ миыг, въ силу какихъ законовъ они изъ одной формы незамтно переходятъ въ другую, это еще ему предстоитъ узнать; теперь же заводитъ съ нимъ объ этомъ рчь еще рано.
Я назвалъ Гомера и при этомъ мн пришелъ въ голову вопросъ: какую пользу думаютъ получить отъ того, что представляютъ воспитанникамъ Иліаду и Одиссею твореніемъ одного человка, тогда какъ въ настоящее время всмъ очень хорошо извстно, какимъ путемъ слагался эпосъ у древнихъ и у современныхъ народовъ.
Поэмы эти заключаютъ, безспорно, не мало красотъ и высокихъ уроковъ. Но мн, напримръ, и въ голову не придетъ предлагать именно образъ дйствій Ахилла, какъ примръ достойный подражанія Этотъ капризный герой, равнодушный къ общему длу, удаляющійся съ поля битвы, потому что ему не дали молодую плнницу — предметъ его похотливаго желанья, и затягивающій своимъ отсутствіемъ бдствія войны, недостоинъ того участія, которое принимаютъ въ немъ боги. Вмшиваясь въ это дло и благопріятствуя храбрости не связанной съ врностью своему долгу они придаютъ самый печальный нравственный выводъ развязк — побд Ахилла надъ Гекторомъ, другими словами, побд воинственнаго задора надъ истиннымъ патріотизмомъ.
Древніе не только не имли понятія о многихъ принципахъ, которые въ настоящее время являются основою человческой нравственности, но они еще оставили намъ въ наслдіе много предразсудковъ и ложныхъ ученій,
Афинская цивилизація имла множество прекрасныхъ сторонъ и я бы очень желалъ, чтобы Эмиль проникся къ ней искреннимъ удивленіемъ; но я бы вовсе не желалъ, чтобы онъ дался въ обманъ собственному энтузіазму. Какое презрніе къ рабамъ! За исключеніемъ двухъ трехъ протестовъ, вырвавшихся изъ глубины возмущенной человческой совсти и дошедшихъ до насъ сквозь мракъ временъ. Какое отсутствіе состраданія къ несчастнымъ и побжденнымъ! Сколько народностей, принесенныхъ въ жертву! Кому было тогда дло до уменьшенія страданій большинства. Трудъ, считавшійся годнымъ только для невольничьихъ рукъ, не давалъ никакихъ правъ. Поверхность этого общества, безспорно, была изумительно хороша: искуство, поэзія, героическая улыбка боговъ — проливали на этотъ счастливый народъ весь роскошный свтъ идеала; но загляните же на дно!
Римская исторія далеко ниже греческой. И это было не потому, чтобы Римъ не народилъ великихъ людей; но онъ слишкомъ преклонялся передъ силой и поплатился за это; поработивъ остальные народы, онъ кончилъ тмъ, что поработился самъ. О завоевательный народъ, показавшій міру неизбжныя послдствія завоеваній, кого предостерегъ или исправилъ ты своимъ примромъ? Вс восхищаются твоими подвигами; но кто даетъ себ трудъ изслдовать причину твоихъ несчастій, чтобы излечиться отъ страсти къ завоеваніямъ?
Открывая Эмилю изученіемъ латинскаго и греческаго языка источникъ древнихъ литературъ и исторіи я, конечно, имю въ виду расширить его умственный кругозоръ; но еще боле занимаетъ меня нравственный законъ, который онъ почерпнетъ изъ этого изученія. Примры нравственнаго мужества, безкорыстія и патріотизма гораздо громче говорятъ сердцу юноши, чмъ всевозможныя нравоученія. Въ самомъ энтузіазм уже кроется источникъ самоотверженія; онъ влечетъ насъ къ тому, что вн и выше насъ самихъ, онъ отршаетъ насъ отъ нашего себялюбія, и заставляетъ сливать вашу собственную личность съ тми, кто дйствительно жилъ не даромъ. Я бы не могъ возлагать никакихъ надеждъ на воспитанника, котораго ничто не приводило въ восторгъ. Лишь въ томъ есть искра божественнаго огня, на комъ не скользитъ безслдно лучь нравственнаго величія другихъ, Античныя добродтели еще сильне добродтелей современныхъ, овладваютъ воображеніемъ, въ силу той энергіи и того принципа, которые присущи ихъ вншнимъ проявленіямъ. Будучи отдалены отъ насъ вками, поступки римлянъ и грековъ, благодаря этому разстоянію и чудеснымъ дополненіямъ именно принимаютъ черты, которыя, быть можетъ, преувеличиваютъ ихъ дйствительное значеніе, но которыя тмъ боле упрочиваютъ за ними удивленіе молодежи. Вотъ почему я многаго ожидаю отъ вліянія древнихъ на идеи и характеръ моего сына.
Но я, въ тоже время, очень хорошо сознаю, что не все достойно удивленія въ тхъ примрахъ, которые они намъ завщали. Сципіонъ, подавляющій Аннибала и разрушающій Карагенъ, вовсе не такой герой, какого я желалъ бы выставить образцомъ для Эмиля. Вс мои усилія, напротивъ, клонились бы къ тому, чтобъ дать ему понять, что пораженіе понесенное изъ уваженія къ чувству справедливости стоитъ несравненно выше успховъ оружія и что истинная слава неразлучна съ величіемъ души. Знаешь ли, сказалъ бы я ему, когда Римъ дйствительно побдилъ Карагенъ? Онъ побдилъ его въ тотъ день, когда Регулъ врный своей клятв, не взирая на настоянія друзей своихъ, жены и дтей, одинъ снова отправился въ Африку. Онъ зналъ что идетъ на смерть, и между тмъ, все таки шелъ. Римская честность въ этотъ день показала себя выше честности пунической. Все остальное было лишь дломъ времени; Карагенъ долженъ былъ погибнуть.