Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

— Послушай, пожалуйста.

— Я не собираюсь выходить замуж. Ни за кого и больше никогда. Я там уже была, мне не понравилось от того самого слова «совсем», а может, просто с этим не повезло, или я чересчур доверчивая дура. Но мне указали на определенное место, на котором я не желаю быть. Затем унизили и растоптали, пытались даже стерилизовать — по-другому, как-то иначе, я не расцениваю все то, что со мной творили, видимо, в качестве наказания за непокорность и целеустремленность, а также самоотверженность в одном тонком щекотливом вопросе, и я очень сильно надеюсь, что гнилое дело у этих сволочей не вышло и я смогу родить малютку, которой подарю

всю свою любовь, нежность и ласку, — вдыхает воздух очень шумно, через нос, а затем тихо произносит, словно приговор сама себе выносит, — только ребенку, только ему, сыну или дочери, но ни одному мужчину, больше никогда и никому. Дай мне ручку, Велихов, и едем уже трахаться… Что ты делаешь? Хватит! — рукой отмахивается от меня, как от назойливого насекомого. — Гриша, да что там?

У нее на нижней губе осталась крошка ягодного пирога или мне мерещится? Это ведь она? Я не ошибся? Действительно, все так и есть. Крошку-то я снял, а вот от нежной слизистой оторваться теперь, видимо, не в силах.

— А почему без поцелуев, Шевцова? — вкрадчивым тоном, с мягкой издевкой, задаю один и тот же, набивший неплохую оскомину, вопрос.

— Отвали, — легонько бьет меня по пальцам, трогающим ее губы. — Отвали, сказала. Хватит, руки убери!

— Ты никак не можешь кончить без любви. А с ним, видимо, взлетала, да? Могу сейчас поцеловать?

— Пошел ты на хрен! — отпрыгивает на стуле. — Дай ручку, сейчас же!

— Ты забеременеешь, а я сразу отвалю, с этим не будет проблем, не переживай и не сомневайся — даю слово, могу поклясться и написать расписку, если пожелаешь. Затем срок полноценного вынашивания ребенка, обязательная постановка на учет и стандартное наблюдение в той клинике, которую выберешь сама — мне без разницы, финансово тоже не будет никаких проблем, потом сами роды, и мое последующее полноценное отцовство, а твоя дальнейшая личная жизнь будет строго регламентирована пунктом в этом соглашении — пункт один «а». Никто! Хорошо слышно тебе? Ну? Ну? Я совсем не вижу понимания в твоих глазах, Наташа…

— Да, — глядя мне в лицо, вздернув гордо подбородок, тихо произносит.

— Никто. Ни один урод в штанах не подойдет к моему ребенку, а значит, и к его матери.

— А что по поводу тебя? Мне — точно нет, а тебе?

— Жениться не намерен, не переживай, — похоже, с издевательской улыбкой произношу, — а трахать баб — это самое святое дело, но об этом ты никогда не узнаешь. Я обещаю. Так что…

— То есть?

— Да!

— Это потому, что ты мужчина, а значит, на все имеешь неоспоримое право…

— Это потому, что ты мать моего ребенка, а я его отец и мы будем прекрасными родителями, благодаря вот этой вот бумаге, на которой черным по белому написано, какие меры будут введены на случай твоей непокорности.

— Ты всегда будешь белым и пушистым?

— Только для малыша.

— Мне все подходит, Гриша, — протягивает руку и перед моим носом чуть ли не фиги крутит, сжимая и разжимая пальцы в кулак. — Будь любезен, одолжи то, чем я могла бы это подписать.

— Твое право, — вытягиваю из этой же папки ручку, прицепленную колпачком к задней части канцелярского чехла. — Наташ…

— Пошел ты к черту.

— Возможно, этим пунктом я нарушаю твои права.

— Об этом нужно было думать раньше и тебе, и мне. Плевать мне на мои-твои права. Я просто хочу ребенка! Ребенка и только! Ребенка, Велихов. Не будет никаих проблем! Здесь? — указывает стержнем на место, в котором должна стоять ее подпись.

— Да, — слежу, как

неуверенно она держит ручку и как медленно выводит закорючку, обозначающую ее фамилию, возможно, имя или отчество.

Я понял! Она хочет малыша, но… Не меня…

Скинув балетки и отбросив куда-то в сторону свою сумку, Шевцова проходит в уже обжитую нами в прошлый заезд стеклянную комнату. Разворачивается где-то посередине и как-то слишком нагловато ставит перед фактом:

— Я в душ. Пожалуйста, не заходи.

— Хорошо, — швыряю ключи от машины на крохотный журнальный столик и спиной заваливаюсь на аккуратно застеленную кровать. — Не долго там, уже все зудит и требует разрядки, — повернув голову на Наталью, вслед ей произношу. — Может все-таки присоединиться? Вдвоем будет веселее. Там и прелюдию сыграем. А?

— Нет.

Чего и следовало ожидать!

— Сегодня попробуем догги и пососать? — продолжаю неудобный для Шевцовой разговор.

— Нет.

— Хочешь только по старинке? — подхихикиваю, пальцами растирая переносицу. — А полизать?

— Да и нет.

Твою мать! Надо было в контракте все же прописать какое-никакое сексуальное разнообразие. Скучно тереть ее в одной позиции. Мне тягостно, а ей все же неприятно. Все вижу по зажмуренным глазам. С раскинутыми в стороны ногами Черепаха просто ждет, когда я физиологически закончу ее пытку, окроплю живой водой гостеприимное тепленькое лоно, в сию минуту старательно санирующееся для меня. Это ведь прокатывает всего один раз, так сказать при первом близком знакомстве и интимном контакте, но во второй и третий мне хотелось бы видеть, что она тоже испытывает наслаждение и кончает, пусть с крохотной, но лаской в глазах. «Тоже», «тоже»? Это означает, что мне с ней было хорошо или я тупо оговорился? Нет-нет! Конечно, просто оговорился! Это мужское охренительное самомнение! Мы же в штанах, значит, уверенно и всегда подводим женщин к их радостно-визжащей кульминации. Поэтому…

— Я уже все!

Как я безумно рад! Она разделась — вопросов нет, а я увиденным весьма доволен — на Черепашьей меленькой фигуре, как всегда, великолепный эротический наряд. Очередной комплект из белоснежной полуграции и микро-трусиков, чтобы покорить мое недремлющее в этом направлении сознание. Член говорит «стойкое эректильное спасибо», но не я! Пока не я! Мало, скупо и, по-моему, не очень голо, все чересчур закрыто. Однако, я снимаю шляпу — вкус у Наташи на женское исподнее все же есть, подобрать на свою стройную фигуру оригинальный, неповторяющийся каждый раз, комплект ей однозначно удается. Я просмотрел в прошлую, единственную пока, нашу трехдневную встречу два, нет три, гарнитура первоклассного белья, а этот, видимо, будет умопомрачительным четвертым.

— Значит, приступай, — стараюсь быть грубым и пошловатым озабоченным козлом, но слюни все же громко и демонстративно сглатываю. Поэтому, чтобы скрыть восставшую из пепла немного увеличивающуюся в размерах заинтересованность, например, тем, что там в чашечках сокрыто и натирают ли эластичные вертикальные швы идеально круглые розовые соски, или есть ли сзади на трусиках тоненькие тесемочки, за которые я мог бы поддержать ее, выгнув спину и поставив даму раком, подкладываю руки себе под голову, прищурив один глаз, вторым нахальным образом указываю на пряжку своего ремня. — Мы с деткой ждем, Черепашонок! Возбуди и заведи нас. Белье бельем, но мы любим язычково-ручную терапию. Только зубы убирай и жирнее наслюнявь нас, головку поласкай, а кончиком языка уздечку заставь поплакать…