Полжизни

Боборыкин Петр Дмитриевич

Въ «Маломъ театр?» нашелъ я еще новый, мн? нев?домый міръ. Михаиле Семенычъ доживалъ свой в?къ, но въ немъ еще чуялись остатки великаго комика. Я см?ялся, какъ истый мужланъ, отъ удивительной мимики Садовскаго и заразительной веселости Живокини и Серг?я Васильева; онъ же, въ драм?, просто пугалъ меня своей кипучей страстью. И «Мертвое царство» предстало предо мной лицомъ къ лицу на подмосткахъ: самихъ пьесъ я до того не читалъ совс?мъ. Я вид?лъ то самое живье, которое съ д?тства залегало камнемъ въ душу и налагало на тебя сумрачную сдавленную оболочку. И женщины (мимо какихъ я хаживалъ, смутно догадываясь, что он? такъ чувствуютъ, и такъ страдаютъ) плакали передо мною, или запруживались

въ загул?, или перебранивались до надсады, или несли на себ? глупый, никому ненужный крестъ…

Изъ театра выходилъ я, точно изъ какого-то житейскаго парника, гд? дышешь удвоеннымъ дыханіемъ, гд? каждый стебель, каждый листъ дрожитъ благоуханіемъ правды и того, что въ реторикахъ насъ не обучали называть «поэзіей». Сидишъ у Гурина или у Барсова, за стаканомъ чаю, весь полный ощущеніями зр?лища, такъ чудно сливающагося и съ т?мъ, что было, и съ т?мъ, что должно и можетъ осуществиттья…

XX.

Черезъ нед?лю, по прі?зд? моемъ, графъ съ графиней собрались на бенефисъ въ Малый театръ. Они, разум?ется, пригласили меня въ ложу. Я поклонился, — это было за завтракомъ, — но потомъя пошелъ къ графин? и сказалъ ей:

— Вы меня извините, графиня, я бы хот?лъ быть одинъ въ театр?.

— Да вы не думаете ли, спросила она, что нужно быть непрем?нно во фрак??

— Н?тъ, не то… да къ тому же у меня фракъ водится; а просто я люблю смотр?ть такъ, чтобы не думать, гд? я сижу… вы это, нав?рно, поймете, и не будете на меня въ претензіи.

— Пойму, сказала она, и глазами погладила меня по головк?: «экій ты мальчикъ — пай!.. Распозналъ, небось, какъ со мной говорить надо.»

Мы такъ и пор?шилп. У меня уже былъ припасенъ билетъ, купленный въ три-дорога у барышника. Графу она передала, что я съ ними не по?ду, и онъ за об?домъ даже и не упомянулъ о театр?.

Но графиня, отпуская меня изъ угловой, гд? она любила выкурить одну «пахитосу» и выпить чашку желтаго чаю, сказала:

— Я вамъ не м?шала, Николай Иванычъ, разъ?зжать по Москв?. Под?литесь какъ-нибудь вашими впечатл?ніями. Да вотъ хоть сегодня, васъ, я вижу, очень заинтересовалъ нашъ театръ. Придите посл? спектакля, напиться чаю… вы ужинаете?

— Иногда, отв?тилъ я небрежно, такъ чего-нибудь; больше чаю.

— Ну, и прекрасно. Смотрите же, васъ будутъ ждать.

За всю эту нед?лю у насъ съ ней никакихъ особенныхъ разговоровъ не происходило. Впечатл?нія города дала мн? передышку, и я меньше думалъ о томъ, что меня «прихлопнули», не искалъ случая потягаться съ ея сіятельствомъ, но точно ждалъ чего-то.

Мое м?сто въ амфитеатр? приходилось около перилъ, съ л?вой стороны отъ сцены. Стало быть, мн? всю л?вую половину залы прекрасно было видно. Я забрался рано и вникалъ въ обширную афишу, гд? значилось не меньше восьми актовъ. Позади меня пом?стились три дамы; одна худая и пожилая, съ жидкими кольчиками на вискахъ, и дв? молодыя, должно быть барышни. Та, которая с?ла посредин?, вертлявая, черненькая, сейчасъ-же затараторила съ пожилой дамой, пересыпая свою болтовню французскими фразами. Мп? едва-ли не въ первый разъ приводилось прислушиваться къ такому см?шенію языковъ. По-французски я читалъ кое-какъ прозу, но звуки фразъ не сразу понималъ. Порядочной нел?пицей и даже неприличностью показалась мн? эта сорочья болтовня, не знаю на какомъ язык?. Мн? захот?лось даже шикнуть на нихъ: подняли занав?съ, а он? все продолжала шушукать, и пуще вс?хъ черномазенькая. Для съ?зда каретъ шелъ переводный водевильчикъ, глупенькій и плохо даже разыгранный. На одну только Варвару Бороздину и можно было смотр?ть.

Къ концу водевиля я (точно меня что толкнуло) повернулъ голову нал?во и увидалъ, какъ входила въ ложу бельэтажа — графиня. За ней показался

во фрак? и графъ. Подойдя къ барьеру ложи, она сняла съ себя б?лую лебяжью мантилью, отдала ее мужу, оглянула залу и словно вся потянулась. Б?лыя круглыя плечи такъ и блеснули, выплывая изъ чернаго бархатнаго лифа. Голова сид?ла на плечахъ такъ картинно, что около меня двое мужчинъ задвигались, одобрительно переглянулись, и тотчасъ-же впились въ графиню своими биноклями. Но не усп?ла она с?сть, какъ позади раздалось опягь сорочье щебетанье черномазенькой барышни.

— Chere Полина Карловна, говорила oнa пожилой дам?, vous la voyez… la comtesse?

Я обернулся въ полъ-оборота. Дама въ локончикахъ кивнула головой, сжала какъ-то на бокъ свои бл?дно-синія губы и наставила также трубку на ложу Кудласовыхь.

— Какой деколте, пробормотала она съ н?мецкимъ акцентомъ и потомъ еще что-то по-французски, чего я не понялъ.

— О да! шепнула пронзительно черномазенькая; это, говорятъ, ужасная женщина… Ея графъ просто дурачекъ какой-то… Она его женила на себ?.

Тутъ она что-то такое добавила на ухо.

— Да, да, поддакивала н?мка.

— Первый ея мужъ былъ ужь совс?мъ идіотъ… Какъ онъ умеръ — никто не знаетъ… Vous savez, это просто le proces… Какъ бишь я читала… да, lе ргосes Lafarge…

— О! вздохнула н?мка и даже подняла глаза.

— Я вамъ говорю chere Полина Карловна: c’est une femme a crime.

Эту французскую фразу схватилъ я на лету, но такъ ц?пко, что она не выходила у меня изъ головы во весь спектакль; вс? слова я зналъ и не могъ иначе перевести ихъ, какъ «женщина-душегубка»; частица «a», смутившая меня въ начал?, не могла ничего иного значить, какъ «принадлежность», по грамматическимъ в?роятностямъ.

Я даже вздрогнулъ и быстро обернулся къ сцен?. Болтовня продолжалась ужь объ другомъ; барышня выспрашивала даму: что у нихъ д?лается «a l’institut», и он? заговорили про какую-то «дритку». Это меня окончательно сбило съ толку. Но фраза гуд?ла въ ушахъ. Я не смотр?лъ ни на сцену, ни на ложу Кудласовыхъ, хотя меня тянуло навести трубку на графиню. Въ антракт? я не выдержалъ и поднялъ голову въ ея сторону. Она смотр?ла въ бинокль на амфитеатръ и, отыскавъ кого-то, отняла трубку отъ лица. Глаза ея остановились тогда на мн? и голова наклонилась впередъ, д?лая легкий поклонъ. Я весь вспыхнулъ разомъ, такъ что у меня даже въ глазахъ зарябило. Не помню, догадался ли я или н?тъ отв?тить на поклонъ ея. Я н?сколько секундъ сид?лъ, выну-чивъ глаза и тяжело дыша. Когда я пришелъ въ себя, голова графини видн?лась уже въ полъ-оборота. Необычайная ясность ея лица поражала меня; но въ ушахъ то и д?ло гуд?ла фраза «femme a crime», «femme а crime».

Подслушай я что-нибудь подобное теперь, т. е. дв?надцать слишкомъ л?тъ спустя, мн? бы это только подавало поводъ посм?яться надъ «глупой уголовщиной», овлад?вшей нашимъ обществомъ, но тогда эффектъ былъ совс?мъ иной. Черномазенькая барышня была, положимъ, безмозглая и злоязычная болтушка и не задумалась бухнуть, что графъ «дурачекъ», а я отлично зналъ, что онъ совс?мъ не дурачекъ, особливо для этакой сороки; но слова «первый мужъ» произнесены были самымъ обстоятельнымъ манеромъ; стало быть это не вранье. Я и слыхомъ не слыхалъ ни о какомъ первомъ муж? графини. Правда, съ какой стати началъ бы мн? графъ или она сама разсказывать всю подноготную; а все-таки… На этомъ «все-таки» я запнулся и чувствовалъ, что меня всего ломаетъ, точно въ лихорадк?. Я старался отдаться тому, что происходило на сцен?. Но пьеса задалась слезливая, тягучая; подогр?тое жаркое, наворованное изъ купеческихъ комедій Островскаго. Самая игра меня не т?шила и не трогала. У меня даже голова разбол?лась отъ жара, долгаго сид?нья и внутренней тревоги.