Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

— Нет, стоп! — дергается, упираясь в мой пах. — Я занята, Гриша.

— Да-да. Не настаиваю на быстром отклике, Наталья. У нас с тобой вся ночь впереди. Перепишем еще не один сюжет. Давай пока потремся, а?

— Тшш! — Наталья замечает входящее сообщение в приватный чат. — Кажется…

Отпускаю и отнимаю Черепашку от стола. Прищуриваемся и внимательно вдвоем читаем:

«Да-да, конечно. Все, как положено, не волнуйтесь, пожалуйста. Юридический отдел подготовит необходимые документы и в ближайшее время вышлет для ознакомления Вам…».

— Вот и замечательно,

Черепашка! Они подготовят, а твой любимый муж и эту книжечку осилит. Так! Все? Наговорились? Теперь в кровать?

— Тебя совсем не интересует новое название романа? — прокручивается и становится ко мне лицом, сжигая взглядом.

— Неужели «Мой муж — Григорий Велихов», эротика и взрослая графа? Или «Раба любви для адвоката», или «Тернистый путь (не) путаны — я вышла из народа, папа», или «Хочу ребенка от Сатаны, но мой мужик — не мой герой, или не герой моего романа»…

— «Любовь одна — другой не надо»! — шепчет, глядя мне в глаза. — Что скажешь, Гриша? Не очень? Стоит поменять? Или…

Вот это да! Она права! А это истинная правда!

— Прекрасное название, — сглатываю, — для романа. Только…

— Тебе не нравится? — волнуется.

— Отнюдь, Ната. Нравится, но…

— Господи, Велихов! Да говори уже…

— Роман написан от имени двух женщин, — спокойно начинаю объяснять.

— Именно!

— Мужчины там практически молчат? Ты не дала нам высказаться… — ухмыляюсь. — Мы такое не забываем и не прощаем. На будущее — просто знай!

— Да, все так. Задумка, Гриша! Просто такой план. Возможно, дальше будет проще!

Да-да! Я понимаю, но:

— Я не сказал там главное, — стекленею взглядом, сосредоточенно рассматривая ее лицо. — Да?

— Скажи сейчас тогда, — улыбается.

— Наталья…

— А?

— Мне кажется…

— Кажется?

Нет! Нет!

— Не перебивай меня, пожалуйста.

— Прости. Да-да, конечно, продолжай.

— Я уверен…

— Велихов! — она смеется, повиснув на моих ладонях, раскинув в жертвенном распятии руки — очень широко, по сторонам. — Гриша, Гриша, Гриша…

— Тебя люблю, Наташа!

— Что?

— Люблю тебя — другой не надо!

Пятиминутная тишина и женский всхлип… Надеюсь… Ах, как же я надеюсь, что от радости.

— И я… И я люблю тебя!

Послесловие. Первая трехлетка I

— Ты что творишь, придурок? — Максим подлетает к распластавшейся на земле сестрице, предусмотрительно одергивает задравшееся детское платье.

Поздновато спохватился старший брат. Определенно вижу мелькающие смешные темные трусы в каких-то человеческих черепах? Серьезно, что ли? Сатанисты?

— Черепашка, ты как? Наташа, открой глаза. Блин! Отец прибьет меня.

— М-м-м, а-а-а, — она кривит рот, демонстрируя, слава тебе, Господи, не выбитые от падения зубы. — Макши-и-им… Мак… — скулит и начинает слезы выпускать.

— Я не хотел, Зверь, — под нос бурчу, отряхивая руки, затем по-пацански поправляю съехавшую на одно плечо футболку, подхожу к ним ближе и с откровенным вызовом в глазах взираю

с высоты своего роста на то, что я две минуты назад подло сотворил с Наташкой. — До свадьбы, мелкая, заживет. Подбородок же, в конце концов — не лоб, не нос, не отсутствующий по умолчанию девчачий мозг. Шрамы, между прочим, украшают женщин. Она, по-моему, язык всего лишь сильно прикусила. Вон, — прищуриваюсь и указываю на Шевцову пальцем, — кровь из губы течет. Макс, прикрой ей рот и вытри бяку. Трудно потом будет с ее платья отстирать. Тшш, тшш, тшш! — приставляю к своим носу и губам все тот же палец. — Терпи, малая! Как же ты будешь рожать? Прикрой ее. Главное, чтобы не орала. А то сейчас бабки налетят — будет тут разбор полетов!

— Заткнись, а! — рычит Зверина. — Заткнись, заткнись ты, Велихов. Живодер какой-то. Наташа, головка болит? Посмотри на меня, пожалуйста.

— Головка у члена, Макс. Надо говорить «голова», — как дебил, хихикаю.

— Пошел ты, озабоченный придурок. Гриша, не до твоих шуточек. Черт! Прелестно! Что делать-то? Наташа, голова как? А?

— Не-е-е-е… — квадратным ртом орет и с ненавистью смотрит на меня.

Сирена — вопящая сигнализация! У Черепахи на хрен сорван стоп-кран в вопросах поведения. Верещит, словно мы ее тут режем без ножа. Какого черта влезла на летучку? Этот «вертолет» не для дураков. А она, однозначно, дура! Мелкая девчонка! Чего ее сюда черт вообще принес?

Тонкий белый шрам на женском остром подбородке… Маленький рубец на мягком теле. У моей жены есть нежный шрам, поставленный персонально мною в глубоком детстве, на тех небезопасных для маленьких девочек качелях.

Приподнимаюсь, выставляю локоть, на кулак опираюсь головой и внимательно рассматриваю спящую на боку соседку. Приоткрытый рот, таинственная улыбка на лице — сопящая словно что-то знает. Знает милая, да усиленно скрывает и помалкивает. Ровный нос, высокий лоб и… Ярко-голубая вена, пульсирующая на виске.

Улыбаюсь сам себе и согнутым указательным пальцем провожу по давно зажившему месту, к которому местные лекари приложили в тот момент все свои целебные чары — швы и аккуратную покраску в бриллиантовый ярко-зеленый обеззараживающий цвет. Шевцова несколько недель после падения вообще не раскрывала рот — безмолвно, видимо, стерва проклинала. Сопровождала сзади на прогулках, мычала, если что-то надо было, дергала братца за рукав и джинсы, и злобно, задроченной мегерой, зыркала на меня.

Несколько раз провожу по кожной ниточке языком. Целую губы, прихватываю скулы и сморщивающийся от моей настойчивости женский нос.

— Наташа, пора вставать. Милая…

— Гриша, отвали.

— Помочь, Макс?

— Пошел ты! Ты уже помог. Какого черта?

— Она не слезала. По-хорошему просил — не доходило. Я подумал…

— Ты, конченый, скинул ее. У тебя с ней по весу, росту и даже возрасту есть существенная разница. Какого ты…